– Мускатный Орех Акасака и Корица Акасака… По-моему, неплохо?

Мускатный Орех Акасака и Корица Акасака… Мэй Касахара была бы в шоке, узнай она о том, с какими типами я познакомился. «Ну, ты даешь, Заводная Птица! Неужели никого понормальнее найти не мог? Почему?» – «Не знаю, Мэй. Понятия не имею, почему».

– Знаете, год назад я познакомился с двумя девушками – Мальтой и Критой, по фамилии Кано, – сказал я. – И после этого со мной начались разные чудеса. Впрочем, сейчас их уже нет.

Мои слова на Мускатный Орех впечатления не произвели, она лишь едва заметно кивнула.

– Пропали куда-то, – добавил я тихо. – Исчезли, как роса летним утром.

Растаяли, как звезды на рассвете.

Женщина наколола на вилку листок какой-то зелени, по виду напоминавшей цикорий, и отправила его в рот. Затем, будто вспомнив вдруг о давно данном обещании, взяла стакан и сделала глоток воды.

– Тебе, верно, хочется услышать о деньгах? Тех, что ты получил позавчера. Так ведь?

– Еще как хочется, – отозвался я.

– Могу рассказать, но может статься, это будет долгая история.

– До десерта уложитесь?

– Вряд ли, – сказала Мускатный Орех.

9. В колодце

9. В колодце

Спустившись по прикрепленной к стене металлической лестнице на дно колодца, в кромешный мрак, я, как всегда, шарю руками в поисках бейсбольной биты, которая стоит здесь, прислоненная к стенке. Эту самую биту я почти бессознательно унес из дома того парня с чехлом от гитары. В окружающей со всех сторон темноте прикосновение к старой исцарапанной бите странным образом успокаивает меня, помогает сосредоточиться. Поэтому я все время оставляю биту в колодце. Да и лазить с ней вверх-вниз по лестнице хлопотно.

Нащупав биту, крепко, как игрок на бейсбольной площадке, обхватываю обеими руками рукоятку, убеждаясь, что это моя бита. Потом начинаю проверять, не изменилось ли что в этой кромешной тьме, где не видно ни зги. Напрягаю слух, набираю воздух в легкие, обследую подошвами кроссовок землю под ногами, легонько постукиваю битой по стенам, проверяя на прочность. Этот ритуал уже вошел у меня в привычку и нужен, чтобы успокоиться. Дно колодца – как морское дно. Все застыло здесь в первозданном виде, как бы придавленное прессом: дни проходят, и ничего не меняется.

Высоко над головой плавает светлый кружок – кусочек осеннего неба. Глядя на него, я думаю об октябрьском вечере, о мире там, наверху, где живут своей жизнью люди. В неярком, редком свете осени они ходят по улицам, покупают что-то в магазинах, готовят еду, на электричке едут домой. И думают, что это все само собой разумеется, а может, и вовсе не задумываются. Раньше и я делал то же самое – был безымянной частицей этого неопределенного неясного сущего, называемого «людьми». Они принимают друг друга, живут в лучах этого света, и независимо от того, длится это целую вечность или всего один миг, между ними должна быть какая-то окрашенная светом близость. Но я больше не принадлежу к ним. Они – там, на поверхности, а я – тут, на дне глубокого колодца. У них есть свет, я же теряю его. Иногда кажется, что мне не найти дорогу обратно в тот мир, не суждено снова обрести покой, который дает человеку свет, я уже никогда больше не возьму на руки своего мягкого кота. От этих мыслей в груди поднимается тупая, щемящая боль.