Она пыталась втянуть Хэмиша в оживленную беседу, надеясь отвлечь Генри от его немых страданий, может быть, он даже включился бы в разговор. Но Хэмиш был не в настроении. Мало того, что кончились каникулы, кончилось лето и свободная жизнь, так еще изволь возвращаться в школу с новеньким, это уж совсем невыносимо. В школе таких называют малявками. Хэмиш был глубоко уязвлен, что вынужден ехать с малявкой, и молил Бога, чтобы никто из сверстников не увидел, в каком унизительном обществе он прибыл в школу. «Нечего навязывать мне Генри Эрда, этот номер не пройдет», — возмущенно заявил он своей матери, когда она помогала ему стащить вниз по лестнице чемодан и причесывала слишком коротко подстриженные волосы.

Вот почему он решил, что никаких разговоров поддерживать не будет, и очень скоро пресек все старания Вирджинии, буркая в ответ что-то односложное и нечленораздельное. Вскоре Вирджиния все поняла, и в машине воцарилось мрачное тяжелое молчание. И зачем только она взяла этого противного мальчишку, пусть бы Изабел сама везла свое надутое сокровище. Но без него Генри вряд ли удержался бы от слез, проплакал бы всю дорогу и приехал в Темплхолл с распухшим красным лицом, несчастный и не готовый к суровым законам новой, требующей мужества жизни.

Это было бы невыносимо. «Ненавижу», — твердила она. Все оказалось еще ужасней, чем она себе представляла. Бесчеловечно, садистски жестоко, противоестественно. И худшее впереди, совсем скоро она должна будет попрощаться с Генри и уехать, а он останется один среди чужих людей. «Ненавижу Темплхолл, ненавижу его директора, ненавижу Хэмиша Блэра. Никогда в жизни меня не вынуждали совершать поступки, которые вызывали бы такую ненависть. Ненавижу дождь, ненавижу всю систему образования, ненавижу Шотландию, ненавижу Эдмунда».

— Сзади машина, она хочет нас обогнать, — сказал Хэмиш.

— Плевала я на нее, — объяснила ему Вирджиния, и Хэмиш заткнулся.

Через час она ехала по той же дороге в пустой машине обратно.

Все кончилось. У нее отняли Генри. В душе была гулкая пустота. Она как бы перестала существовать, казалось, мука, которую она пережила, расставаясь с сыном, раздавила, уничтожила ее. Но сейчас она не будет думать о Генри, иначе не удержаться от слез, а когда ведешь машину в сумерках под таким ливнем да еще и плачешь, легко перевернуться в кювет или врезаться в идущий впереди десятитонный грузовик. Она представила груду перекореженного металла, ее тело лежит на обочине, точно сломанная кукла, слепят мигалки, воют сирены «скорой помощи» и полицейских машин…