– Мистер Ван Меер, я не собираюсь вступать с вами в дискуссию…
– Вот и не вступайте.
– Я все-таки хочу сказать…
– Я бы на вашем месте не хотел. Учительница вашей школы безответственно… сформулирую иначе –
– Мы понимаем…
– Подвергла опасности жизнь моей дочери и еще пятерых школьников и, добавлю, свою собственную жизнь закончила в этом походе – насколько я понимаю, самым плачевным образом. У меня есть сильное желание обратиться к юристу и поставить целью своей жизни, чтобы вам, вашему директору – как его, Оскар Майерс?[409] – и всему преподавательскому составу вашей захудалой школы пришлось ближайшие лет сорок носить кандалы и полосатую робу! А если моей дочери вдруг понадобится с кем-нибудь обсудить свои тревоги, она в последнюю очередь обратится к школьному психологу по имени
Папа повесил трубку.
И я совершенно точно знала, что там, в кухне, он не грохнул трубку на рычаг, а повесил ее тихо и аккуратно, словно вишенку посадил на пирожное с кремом.
На самом деле тревоги у меня имелись. И папа был прав – я не собиралась делиться ими с какой-то Деб. Мне было необходимо поделиться с Джейд, Чарльзом, Мильтоном, Найджелом и Лу. Меня душила потребность рассказать им, что происходило с той минуты, когда я ушла от костра, и до тех пор, когда я увидела мертвую Ханну. Я не могла спокойно думать об этом, не могла бы обсуждать это с психологами или записывать на бумаге – сразу начинала кружиться голова и мозг отключался; так бывает, когда стараешься размышлять одновременно о кварках, квазарах и квантовой механике (см. главы 12, 35, 46 в кн. «Неконгруэнтность», В. Клоуз, 1998).
В тот же день, чуть позже, папа поехал в магазин за продуктами, и я наконец-то позвонила Джейд. Я рассудила, что она должна бы уже оправиться от шока (и даже, возможно, живет себе дальше, радуясь каждому дню, как хотела бы Ханна).
– Алло, кто ее спрашивает?
К телефону подошла Джефферсон.
– Это Синь.
– Извини, дорогая, она сейчас ни с кем не разговаривает.
И повесила трубку, не дав мне времени ответить.
Я позвонила Найджелу.
– Магазин керамики «Крич».