Двадцать

Двадцать

Я сижу на тюремном толчке и стараюсь не терять надежды; а если честно, то просто представляю себе, как все мои жизненные проблемы с легким хрустом выдавливаются через кишечный тракт. Я понимаю, что не следовало мне этого говорить, но, честное слово, упражняться в технике испражнения – одно из замечательнейших в жизни удовольствий. Вот, кстати, еще одна важная вещь, про которую не учат в школе и дома. По большому счету тебя не только ничему путному на этот счет не учат, но учат совершенно превратному отношению к этой жизненно важной функции: как будто речь идет о дьявольском искушении или типа того. Если как следует во все это вдуматься, возникает ощущение, что все законы мироздания придумала моя матушка.

Но вдумываться мне как раз и недосуг. На дворе утро, и в воздухе царит дымчато-влажная зимняя свежесть – особенно здесь, на теневой стороне. У меня еще есть немного времени, прежде чем меня опять загрузят в фургон и повезут обратно в суд, вот я и околачиваюсь, сколько могу, в туалете, который окнами выходит на тюремный двор. У меня даже есть сигарета, быстро тающий в воздухе уголек на конце аккуратной новенькой «кэмел-фильтер», спасибо Детиво, который сидит за кражу в особо крупных. Он щедр, как бог, потому что его подружка принесла на свидание их недавно родившегося ребенка. Я сказал, что ребенок похож на него, и он действительно похож, несмотря на то что это девочка. И вот теперь я сижу, вдыхаю клубы голубого дыма и пытаюсь так стряхнуть золу у себя между ног, чтобы не обжечь детородные органы. Все мои проблемы сыплются из заднего прохода, словно крысы из бомбового люка самолета, и с каждой секундой на душе у меня становится ясней и легче. Я начинаю строить планы. Безо всякой задней мысли, честное слово, ч-черт.

Поездка в суд скучна и предсказуема до мелочей. Из гримерки я слышу, как над зданием суда барражируют вертолеты, типа того, на случай, если я попытаюсь сделать отсюда ноги. Ха. Типа того: ага, уже метнулся. Им хочется, чтобы я сбежал, чтобы не мучиться угрызениями совести, когда в конце концов моя полная невиновность начнет маячить у них перед глазами. Но им придется есть, что дают. Пока меня гримируют, я сижу с чувством сдержанного оптимизма и трескаю чипсы. Должно быть, они уже учуяли где-нибудь в дальнем углу запах грядущей Справедливости, иначе с чего бы им угощать меня чипсами. Единственная беда: на пути в клетку кандалы мне застегивают слишком туго, и мне приходится прижимать плечо к щеке, как раз в том самом месте, где я измазался кетчупом. Пытаясь стереть кетчуп, я слежу за тем, как через всю залу суда медленно разворачивается солнечный луч, пока свидетельское место не загорается ясным светом, что твоя гора Синай. На лестнице в задней части залы слышен звук стертых подошв. И даже не поднимая головы, я понимаю, что это матушка. Уходит. Утром ее прибытие, как положено, отсняли, но сидеть весь день в зале – это выше ее сил. Снаружи ее наверняка ждет, сидя в «меркури», Пам: обе ноги на педалях.