– Эй! – рявкает Джонс. – Я тебе что сказал?

– Джонси, у пацана проблемы, ему Ласалля как раз и не хватает, чтобы предстать перед Господом.

– Этого парня Ласаллем не исправишь, – отвечает Джонс. – А теперь заткнись и ложись спать, понял меня?

– У меня, в конце, концов, есть блядские права человека в этой блядской кутузке или нет! – заходится криком зэк.

– Ложись, на хуй, спать, – рычит Джонс. – Я сейчас попробую что-нибудь сделать.

Я перестаю звенеть и сижу тихо. Кто такой Ласалль? Мысль насчет свидания с Богом застряла у меня в мозгу как заноза.

После завтрака приходит охранник и выводит меня из камеры.

– Ага! Правильно! – кричат зэки, когда меня ведут мимо их камер.

Мы спускаемся на несколько лестничных пролетов, в самую нижнюю часть здания, которое похоже на кишечник – если, конечно, это не слишком грубое сравнение с моей стороны, – и в конце концов останавливаемся в каком-то темном сыром коридорчике, всего на три камеры. У этих камер нет ни решеток, ни окон, а только массивные железные двери, как у банковских сейфов, с бронированным смотровым окошком.

– Был бы ты не ты, а кто другой, ни в жисть тебе суда не попасть, – говорит охранник. – Суда тока знам'нитых убийц пускают.

– А что здесь такое? – спрашиваю я.

– Да навроде часовни.

– И пастор тоже здесь?

– Пастор Ласалль – здесь.

Он подходит к самой последней двери и открывает ее. Несколькими ключами.

– Пастор сидит у вас тут под замком? – спрашиваю я.