«Это было в тот год, когда ты написал о Лазаре».

«Да, Лазарь… Etiam si mortuus fuerit…[185] Как думаешь в сердце твоём – наша жизнь продолжается… после?..»

Склонив голову, она долго искала правдивый ответ:

«Нам это обетовано… люди столь дивные существа, каждый из нас неповторим… не может быть, чтоб мы исчезали, уходили в никуда. А вообще не знаю, Рандольф, не знаю…»

«Если нет ничего, я не буду… чувствовать холода. Но ты положи меня, слышишь, милая, положи меня на вольном воздухе… не хочу быть запертым в Вестминстерском аббатстве. Хочу лежать в вольной земле, на воздухе!.. Не плачь, Эллен. Ничего тут не переменишь. Всё правильно. Мне не жаль, как сложилась жизнь… ты меня понимаешь… Я жил…»

За пределами комнаты она сочиняла в голове письма.

«Я не могу отдать ему Вашего письма, он сейчас спокоен, почти счастлив, как могу я тревожить покой его души в этот час?»

«Имею Вам сообщить, что я всегда знала о ваших… о вашей?..» О чём? Об отношениях, о связи, о любви?..

«Хочу сообщить Вам, что мой муж рассказал мне, давным-давно, добровольно и честно, о своём чувстве к Вам, после чего это дело, понятое между нами, было отставлено навсегда как прошлое и понятое между нами».

Слова «понятое между нами» звучат как-то странно, но хорошо выражают смысл.

«Я Вам признательна за уверение, что Вы ничего обо мне не знаете. Могу и Вас заверить с подобной же искренностью, что не знаю в подробностях о Вас – лишь самое простое, как имя и проч., и что муж мой любил Вас, с его же слов».

Одна старуха отвечает другой. Другой, которая называет себя ведьмой из башни.

«Как можете Вы просить меня об этом, как можете вторгаться в нашу с ним жизнь, которой уж почти не осталось, в наш с ним мир, где мы добры друг к другу и связаны неизречимыми узами; как можете омрачать последние дни, не только его, но и мои последние дни, ведь он моё единственное счастье, и скоро я это счастье утрачу навеки, как Вы не понимаете, – я не могу отдать ему Ваше письмо!»