И Маргарита перебралась в Виндзор. Перед отъездом она, правда, устроила настоящую бурю, сверху донизу сотрясшую королевские покои, но все же уехала. И действительно, что еще ей оставалось? Зато герцог Йоркский, чья жена Сесилия как-то навестила королеву, чтобы съесть свой скромный пирожок и попросить для мужа место в королевском совете, взлетел на колесе Фортуны очень высоко. Совет был уверен: только Йорк способен восстановить в королевстве порядок и предотвратить десятки междоусобиц, раздиравших страну на части; только Йорк может спасти Кале; только Йорк способен держать государство в руках и должным образом управлять им, пока наш спящий король не проснется и не вернется на трон. Йорку все доверяли. Возникало ощущение, будто всем наша страна кажется проклятой и один лишь герцог Йоркский способен, обнажив свой меч и встав на пороге, защитить родной дом от невидимого врага, и будет удерживать оборону до тех пор, пока не пробудится король.
Королева – кажется, рассчитывавшая сама превратиться в короля, – была низведена до роли обыкновенной жены и матери; ее попросту оттолкнули в сторону, и она вынуждена была подчиниться и покинуть столицу. Расходы на содержание двора ей по-прежнему оплачивали, но количество лошадей у нее на конюшне существенно уменьшилось, и ей запретили без приглашения возвращаться в Лондон. С ней обращались так, словно она была самой заурядной особой, не играющей никакой роли в государственной жизни; ее низвели до предела, оставив ей единственное занятие – заботу о муже и сыне, хранительницей которого она по-прежнему являлась.
А Эдмунд Бофор, заключенный в Тауэр, ничем не мог помочь своей Маргарите. Да и она ничем не могла его защитить, ведь ее слово теперь ничего не значило, и мало кто сомневался, что рано или поздно герцога будут судить, допросят, а затем и обезглавят. Те самые лорды, которым Маргарита так нравилась в роли королевы, даже представить себе не могли ее в роли регента. А ведь жены этих лордов в их отсутствие прекрасно управляли и землями, и всем хозяйством, не требуя себе ни высоких титулов, ни большого жалованья. И все же лордам неприятно было даже думать, что женщина может быть облечена реальной властью, что она начнет ими руководить. Они не признавали за женщинами подобных способностей и возможностей. Мало того, и сами женщины старались эти возможности скрыть. Наиболее мудрые из них притворялись, что заняты исключительно домашним хозяйством, хотя на самом деле вполне успешно распоряжались огромными земельными владениями; но они, разумеется, писали мужьям, спрашивая у них совета, пока те находились вдали от дома, а когда они возвращались, тут же вручали им ключи от поместья. Ошибка королевы заключалась в том, что она сама потребовала себе и власти, и титула. Лордам была невыносима даже мысль об этом. Да и в то, что женщина на такое способна, они верить не желали. Иногда мне казалось, что им хочется снова заключить Маргариту в родильные покои. Словно ее супруг, король, погрузившись в сон, невольно выпустил ее на свободу, позволив управлять своим королевством, и теперь святой долг наших пэров – вернуть своенравную королеву на прежнее место. Если б они могли заставить ее тоже уснуть надолго, как уснул король Генрих, то, по-моему, с удовольствием сделали бы это.