– Как же мне жить без моего Эдмунда? – шептала она, будто не слыша меня. – Кто теперь будет меня защищать? Кто будет охранять моего сына? Кто обеспечит безопасность короля? И что будет, если Генрих вздумает снова уснуть?

Я молча покачала головой, поскольку ничем не могла ее утешить. Я знала, что ей придется пережить великую боль утраты, заглушить ее в своей душе и утром, проснувшись, осознать, что именно ей отныне править этой страной. А потом она должна будет противостоять герцогу Йоркскому. Противостоять ему в одиночку, не имея поддержки того, кого она так любила. Ей придется стать для своего сына и матерью, и отцом. Ей придется стать для Англии и королем, и королевой. И никто, возможно, так никогда и не догадается, что сердце ее разбито вдребезги.

В течение нескольких дней она совершенно утратила схожесть с прежней Маргаритой Анжуйской. Более всего она напоминала призрак бывшей королевы. У нее пропал голос, она выглядела совершенно пришибленной, и я была вынуждена соврать фрейлинам, что в придачу к пережитому потрясению у нее сильно разболелось горло, есть подозрение на простуду, и поэтому королеве лучше лежать и отдыхать. Но когда Маргарита молча сидела в своей затемненной спальне, прижимая руку к сердцу, я видела, что она буквально задыхается от горя; она старалась сдерживать рвущиеся из груди рыдания, она вообще не решалась издавать какие бы то ни было звуки, потому что иначе сорвалась бы на пронзительный, нечеловеческий крик.

А в Лондоне тем временем разыгрывался чудовищный спектакль. Король, забыв, кто он такой, забыв о своем высочайшем положении и об оказанном ему Богом доверии, действительно отправился в собор Святого Павла, но короновал его там не архиепископ, а Ричард Йоркский. Именно он во время этой издевательской церемонии возложил корону на голову Генриха. И для тех сотен людей, что набились в собор, и для тех тысяч, что толпились на улицах или просто слышали об этой церемонии, это означало только одно: два члена королевской семьи договорились между собой, и один просто надел корону на голову другому, как если бы оба они были совершенно равны и могли выбирать, кто кому подчинится.

Когда я сообщила об этом Маргарите, по-прежнему сидевшей в полутемной спальне, она неуверенно поднялась на ноги, словно совсем разучилась ходить, и хриплым, слабым голосом промолвила:

– Я должна пойти к королю. Иначе он отдаст все, что мы имеем. Он, наверное, снова утратил разум, а теперь готов утратить и корону, и наследство собственного сына.

– Не торопитесь, – возразила я. – Поздно отменять эту коронацию, она уже свершилась. Давайте подождем и посмотрим, что можно сделать. А за это время вам нужно выйти отсюда, хорошенько поесть и посоветоваться с верными вам людьми.