Ричмондский дворец, к западу от Лондона, май 1532 года

Прекрасная пора, начало лета, столь дивное, словно сама округа хочет, чтобы все запомнили это время. Каждое утро над рекой стоит жемчужный туман, скрывающий медленное струение воды и уток с гусями, которые выныривают из нее, неспешно хлопая крыльями.

На восходе жара сжигает туман, и трава сверкает от росы, каждая паутинка превращается в кружево, унизанное алмазами. В это время я чувствую запах реки, сырой, водяной и зеленый, а временами, если очень тихо сижу на причале, глядя на проплывающие мимо водоросли и купы сладко пахнущей водной мяты, вижу стайки рыбок и движение форели.

По заливным лугам, простирающимся от дворца до реки, бродят по колено в густой сочной траве, расцвеченной лютиками, коровы, отмахивающиеся хвостами от жужжащих вокруг мух. Они влюбленно бредут плечом к плечу с быком, а маленькие телята ковыляют на непослушных ногах за матками.

Первыми прилетают стрижи, потом ласточки и береговушки, и скоро у каждой стены дворца поднимается суматоха, они строят и перестраивают глиняные чашечки своих гнезд. Весь день птицы снуют между рекой и карнизами, останавливаясь только на крышах конюшен пригладить перышки; в своем черно-белом облачении они похожи на милых маленьких монахинь. Когда родители пролетают мимо гнезд, недавно вылупившиеся птенцы высовывают головки и кричат, широко открывая желтые клювы.

Нас наполняет летняя радость, мы ставим майский шест, устраиваем танцы в лесу, гребные гонки и состязания пловцов. Придворные увлекаются рыбалкой, у каждого молодого человека теперь есть удочка, и мы разжигаем костры у реки и велим поварам жарить улов в масле, в котелках на углях, и подавать с пылу с жару. Когда солнце клонится к закату и выходит маленькая серебряная луна, мы катаемся на барках, для нас играют музыканты, и музыка плывет над водой, пока солнце становится персиковым, а река превращается в дорогу из розового золота, которая могла бы увести нас куда угодно, и, кажется, прибой подхватит нас и увлечет за собой далеко-далеко.

Мы возвращаемся домой в сумерки, тихо напевая под лютню, не зажигая факелы, и серый вечер ложится на воду, ничто не тревожит летучих мышей, касающихся серебристой реки и снова взлетающих; и тут я слышу шум весел, раздающийся над водой, словно гром дальних пушек, и вижу, как к нам быстро приближается барка Монтегю, на носу и корме которой горят факелы.

Наши барки встают у причала, я велю принцессе Марии идти во дворец, думая, что встречу Монтегю одна, но в кои-то веки, впервые, она не идет с лицом обиженного ребенка, куда ей велено. Она останавливается, смотрит на меня и произносит: