Принцесса знает, что ее мать лишилась верного друга, а отец – последнего, кто мог сказать ему правду. Она молча обдумывает новости.

– Король присвоил церковь? – спрашивает она. – Все ее богатства? Ее законы и суды? Это делает Англию его полной собственностью.

Ни я, ни мой сын не можем сказать ни слова против.

– Это называют подчинением духовенства, – тихо говорит Монтегю. – Церковь не может принимать законы, не может преследовать ересь, не может платить Риму и получать из Рима распоряжения.

– Чтобы король сам мог вынести решение о своем браке, – тихо говорит принцесса.

Я понимаю, что она серьезно об этом думала, что ее мать наверняка сказала ей, какие изощренные меры приняли король и его новый советник Томас Кровель.

Мы молчим.

– Сам Иисус поставил своего слугу Петра править церковью, – замечает принцесса. – Я это знаю. Все это знают. Неужели Англия ослушается Иисуса Христа?

– Это не наша битва, – перебиваю ее я. – Это дело церковников. Не наше.

Ее голубые йоркские глаза обращаются на меня, точно она надеется, что я скажу ей правду; но она знает, что не скажу.

– Я в этом убеждена, – настаиваю я. – Это серьезный вопрос. Решать его должны король и церковь. Дело Папы – возразить, если сочтет нужным. Дело церковников – ответить в парламенте королю. Выступить должен Томас Мор, выскажется Джон Фишер, ваш наставник Ричард Фезерстон уже высказался, это дело мужчин, епископов или архиепископов. Не наше.

– Они высказались, – с горечью произносит Монтегю. – Церковники высказались сразу. Большей частью согласились, почти не споря, а когда дошло до голосования, не явились. Поэтому Томас Мор и уехал домой в Челси.

Принцесса встает с садовой скамьи, и Монтегю поднимается с колен. Она не принимает предложенную им руку, но поворачивается ко мне.

– Я пойду в часовню и стану молиться, – говорит она. – Я стану молиться о мудрости, чтобы меня направили в эти трудные дни. Хотела бы я знать, как должно поступить.

На мгновение она умолкает и смотрит на нас двоих.

– Я буду молиться за своего наставника и за епископа Фишера. Еще я стану молиться за Томаса Мора, – говорит она. – Думаю, он – тот, кто знает, как должно поступить.

Ричмондский дворец, к западу от Лондона, лето 1532 года

Так кончилось наше беспечное лето, и вместе с ним хорошая погода, поскольку, пока принцесса молилась в личной часовне, перебирая четки и поминая свою матушку, епископа Фишера и Томаса Мора в обращении к апостолу Фаддею, святому лишившихся надежды и отчаявшихся, из долины натянуло тучи, река потемнела, а потом тяжелыми крупными каплями полил дождь; началась летняя гроза.