Я качаю головой, меня ослепляют наполнившие глаза слезы.

– Чтобы жить, – в отчаянии говорю я. – Нет ничего важнее этого. Чтобы ему не пришлось умирать! За слова!

Монтегю пожимает плечами:

– Он этого не сделает. Не сможет себя заставить. И Томас Мор тоже. Ты не думаешь, что это приходило ему в голову? Томасу? Умнейшему человеку в Англии? Я полагаю, он каждый день об этом думает. Наверное, учитывая любовь Томаса к жизни и к своим детям, особенно к дочери, это величайший соблазн для него. Думаю, он каждый день отвергает его, каждую минуту.

Я падаю в кресло и закрываю лицо руками.

– Сын, эти добрые люди умрут, но не напишут свое имя на куске бумаги, который принес им негодяй?

– Да, – отвечает Монтегю. – И если бы я был мужественнее, я сделал бы то же самое и был бы с ними в Тауэре, а не дал им уйти туда, как Иуда; я хуже Иуды.

Я тут же поднимаю голову.

– Не желай этого, – тихо говорю я. – Не желай себе попасть туда. Никогда такого не говори.

Он на мгновение умолкает.

– Леди матушка, близится время, когда нам придется восстать – против советников короля или против него самого, против короля. Джон Фишер и Томас Мор восстают сейчас. Мы должны бы встать с ними рядом.

– А кто встанет с нами? – спрашиваю я. – Когда ты скажешь, что император готовится вторгнуться, тогда мы сможем встать. В одиночку я не отважусь.

Я смотрю в его решительное бледное лицо, и мне приходится собраться с силами, чтобы не сломаться.

– Сынок, ты не знаешь, каково это, ты не знаешь, что такое Тауэр, не знаешь, каково смотреть из его окошка. Ты не знаешь, каково слышать, как строят эшафот. Моего отца там казнили, мой брат перешел по подъемному мосту на Тауэрский холм и положил голову на плаху. Я не могу рисковать тобой, не могу рисковать Джеффри. Я не вынесу, если в эти ворота войдет еще один Плантагенет. Мы не можем восстать без надежной поддержки, не можем восстать без уверенности в победе. Мы не можем пойти на смерть, как скот на бойню. Обещай мне, что мы не бросим себя на эшафот. Обещай, что мы поднимемся против Тюдоров, только если будем уверены, что победим.

Новый Папа дает королю знак, в смысле которого невозможно ошибиться. Он делает Джона Фишера кардиналом, показывая всем, что к этому заключенному в Тауэре великому человеку, здоровье которого продолжает слабеть, надо относиться с уважением. Папа – глава всемирной церкви, а тот, кого держат в тюрьме как предателя, кто молит небеса о силах, его кардинал, и он под его явной защитой.

Король вслух клянется при всем дворе, говоря, что, если Папа пришлет кардинальскую шляпу, епископ не сможет ее надеть, потому что у него не будет головы.