— Все верно, — ответил Цицерон, — но мы должны быть реалистами. Когда я был у него, он высказался абсолютно понятно: если мы не будем с ним работать, он найдет трибуна, который вынесет его законы на обсуждение народной ассамблеи, а это будет означать бесконечный конфликт. Или, что еще хуже, он скооперируется с Цезарем, когда тот вернется из Испании.

— А чего ты боишься? Конфликты тоже иногда полезны. Все лучшее получается в результате борьбы.

— Поверь мне, в борьбе народа с Сенатом нет ничего хорошего. Это будет так же, как на суде над Клавдием, только еще хуже.

— А, — фанатичные глаза Катона расширились, — ты путаешь две разные вещи. Клавдия оправдали не из-за толпы, а потому, что присяжные были подкуплены. Для борьбы с подкупом присяжных есть простое средство, и я его намерен применить.

— Что ты имеешь в виду?

— Я собираюсь предложить на рассмотрение Сената новый закон. Согласно ему все присяжные, не являющиеся сенаторами, будут лишены иммунитета от преследования за подкуп.

Цицерон схватился за голову.

— Ты не можешь этого сделать!

— Почему нет?

— Потому что это будет выглядеть как атака Сената на народ.

— Ничего подобного. Это атака Сената на нечестность и коррупцию.

— Может быть, ты и прав, но в политике подчас важнее то, как выглядит та или иная инициатива, а не то, что она значит.

— Тогда надо менять политику.

— Умоляю тебя, не делай этого хотя бы сейчас — хватит нам всего остального.

— Никогда не рано исправлять плохое.

— Послушай меня, Катон. Твоя твердость ни с чем не сравнима, однако она уничтожает твою способность разумно мыслить, и, если ты будешь продолжать в таком же духе, твои благородные намерения уничтожат твою страну.

— Пусть лучше она будет уничтожена, чем превратится в коррумпированную монархию.

— Но Помпей не хочет быть монархом. Он распустил свою армию. Все, чего он хочет, — это совместная работа с Сенатом, а все, что он получает, — это постоянные отказы. И он сделал больше для установления владычества Рима в мире, чем любой другой человек, живущий на земле, а отнюдь не коррумпировал этот город.

— Нет, — сказал Катон, покачав головой, — ты ошибаешься. Помпей порабощал страны, с которыми мы никогда не ссорились, он шел в земли, которые нам не нужны, и он принес домой богатство, которое нам не принадлежит. Он уничтожит нас. И мой долг — помешать ему в этом.

Даже Цицерон с его изворотливым умом не смог ничего возразить на эту тираду. Позже, в тот же день, он отправился к Помпею, чтобы рассказать о провале своей миссии, и нашел его сидящим в полутьме и наслаждающимся макетом своего театра. Встреча было слишком короткой, чтобы в ней было что записывать. Помпей выслушал новости, крякнул и, когда мы уходили, крикнул в спину Цицерону: