— На другое утро после бегства монахинь обвиняемая была в монастыре святой Цецилии и звонила в колокола. Опровергни это, если сможешь, гордая дочь префекта; но знай заранее, что я в таком случае перейду к новым обвинениям.

Ужас охватил Паулу. Ей представилась вдова Руфинуса и Пуль на скамье подсудимых. Если она будет отрицать свою вину, то погубит друзей. Представив это, дамаскинка подтвердила дрожащими губами слова жреца.

— Зачем же ты звонила на колокольне? — спросил кади.

— Ради спасения благочестивых сестер, которые исповедуют одинаковую со мной веру и которых я люблю, — отвечала девушка.

— Ты хотела обмануть нас, повелителей этой страны; ты действовала как защитница предательского замысла, приведшего к кровопролитию! — воскликнул Обада.

Но кади заставил его замолчать, желая выслушать защитника подсудимой из якобитов. Защитник переговорил с Паулой в то утро и заготовил, по египетскому обычаю, речь в пользу обвиняемой, но его защита оказалась слишком слабой и не подействовала на судей. Все старания Отмана оправдать Паулу оказались тщетными. Ее признали виновной.

Но можно ли было наказать смертью проступок дамаскинки?

Хотя она принимала несомненное участие в спасении монахинь, но тем не менее оставалась безвыездно в Мемфисе и не присутствовала при трагедии, разыгравшейся на нильском рукаве. Кроме того, Пауле, как женщине набожной, было простительно вступиться за монахинь, своих любимых соотечественниц, подвергавшихся несправедливому преследованию.

Отман красноречиво высказал все это и строго прервал Обаду, как только тот заикнулся о смертной казни со своего места на скамье свидетелей. Слова кроткого, снисходительного судьи подействовали на большинство присутствовавших мусульман. Личность Паулы вызывала их расположение; они не могли забыть, что ее отец был самым доблестным из их противников.

Судебное заседание закончилось очень странно: единоверцы обвиняемой — якобиты — единогласно требовали ее смерти, тогда как из среды арабов только один, сидевший на судейском месте, соглашался с ними.

Но приговор все-таки был утвержден. Бледного Ориона, который не помнил себя от ярости и горя, готовились увести обратно в одиночную келью. Торжествующий Обада, проходя мимо узника, крикнул ему на ломаном греческом языке:

— Завтра придет и твоя очередь, сын мукаукаса.

«А потом и твоя, сын рабыни!» — мысленно ответил юноша и чуть не произнес этого вслух.

Но перед ним стояла Паула, и он опасался еще больше раздражить ее врага. Из опасения ухудшить участь любимой девушки Орион молча пропустил мимо себя черного векила и Горуса Аполлона.