– Когда я была здесь в прошлый раз, – тихо говорит она, – я пообещала себе, что обязательно вернусь. Я была в этом уверена, знаешь, так бывает, когда тебе восемнадцать.

– Я тоже себе это пообещал, – признался я. – Тогда я подумал, что среди такой красоты невозможно быть несчастным.

Она поворачивается и улыбается, и мне хочется откинуть все условности и просто сказать ей, как она красива сейчас, но вместо этого я только и могу выдавить из себя:

– Готова?

Мрамор гладкий и скользкий. Я предлагаю ей руку, и мы спускаемся вместе, я держу ее аккуратно, стараясь не давить на ладонь, заклеенную пластырем.

– Упала вчера, – говорит она, и ее вьетнамки громко шлепают по каждой ступеньке.

– Я видел.

– Так это ты прятался в помидорах?

– Да. Но я вовсе не прятался.

Спустившись, мы оборачиваемся взглянуть еще раз на базилику. Потом она отпускает мою руку, и мы идем по дороге. Движение по ней с наступлением вечера оживилось. Мы проходим мимо входа в палаточный лагерь.

– Здесь мы жили, – говорит она. – А ты где жил?

– В отеле. На Пьяцца-Санта-Мария-Новелла. Я был с родителями. А мне хотелось жить на вилле с видом на зеленые холмы.

– Как «Вилла Винчиана»?

– Да, пожалуй!

Она улыбается, и улыбка полностью преображает ее лицо, словно луч солнца, выглянувшего из-за туч. Все, я больше не могу притворяться.

– Ты – Тесс, верно?

– Да. Откуда ты знаешь?

– Угадай…

Она задумчиво морщит нос.

– Ты видел мое имя в списке Лукреции? – спрашивает она, когда мы идем по ступеням, ведущим в центр города.