— Он одержим этой мыслью. Он рассказывал мне историю некоего церковного служки по имени Монро. Рассказывал ли он ее вам?

— Нет.

— С тех пор прошли годы. Это было еще до нашего с вами приезда сюда. Служка этот окончательно потерял веру. В душе он говорил: Бога нет. Однако по-прежнему служил службы, раздавал своим прихожанам вино и хлеб, проповедовал с кафедры о Судном дне и спасении.

— Отъявленнейший лицемер.

— Ему это было известно. Он корил себя, горько сокрушаясь. Он плакал. Он резал себя ножами. Во всем этом он впоследствии сознался. Желание его освободиться от мучений было велико. Но как ему было разорвать эти путы? Мало-помалу он придумал план — хотя нет, пожалуй, это произошло в одно мгновение. В голову ему пришло деяние совершенно безрассудное.

— Продолжайте.

— Спастись, решил он, ему поможет лишь одно: тягчайшее, злонамеренное преступление, совершенное безо всякого мотива. Скажем, если он, к примеру, убьет ребенка. Не ради удовольствия, нет — случайным образом выбрав дитя, он задушит его. Тогда он освободится от Бога. А что, если деяние доставит ему удовольствие? Тогда, сказал он сам себе, он станет богом. Во всей вселенной не будет силы выше его самого. Действия его не повлекут за собой никаких последствий: ни наказания, ни стыда, ни вины, ни ада. Он окажется по ту сторону врат добра и зла. Он докажет, что дозволено все. Вот что сказал он сам себе.

— Совершил ли он преступление, к которому стремился?

— Он убил старуху. По свидетельствам, однажды вечером, в сумерках, он выбрал ее из толпы и последовал за нею домой. Свои церковные одежды он снял и надел простой плащ и брюки. Она жила одна в домике за самым Хаммерсмитом. Там-то он ее и убил. Не раз и не два ударив ножом, взятым из ее же кухни, он бежал под покровом темноты. О преступлении было сообщено повсюду, однако отыскать убийцу не удавалось. Тем временем служка продолжал вести обычную свою жизнь в церкви. Со всем тем радости его не было предела. Богослужение он выполнял с великим пылом и проповедовал красноречивее прежнего. Он нашел спасение в едином бессмысленном деянии.

— Но как же его схватили?

— Это-то и есть самое любопытное. Он не испытывал раскаяния — не испытывал даже вины. Напротив, он был горд. Шли недели, и он вдруг почувствовал непреодолимое желание рассказать о своем преступлении. Он хотел объявить о своем участии в нем. Он хотел выразить это словами. Он пытался сдерживать себя, но желание говорить — если угодно, прочесть вслух последнюю главу — оказалось всепобеждающим. Как-то воскресным утром он поднялся на кафедру своей церкви и поведал обо всем пастве. Из складок сутаны он извлек тот самый нож.