– Надо же, чтобы она сделала… Как это – лазить… Нет – лизать… Да – лизань…

И Герценштубе сам проделал действия, которые ожидал от девочки: вытянул язык и сымитировал лизание петушка и следом снова протянул его Лукьяше. Наконец его действия к неописуемой радости старика возымели действие – девочка взяла петушка и сразу же начала его лизать. Старик немного понаблюдавший ее, скорее для собственного удовольствия, чем для медицинской потребности, заторопился:

– Ну-с, нужно и другой осмотр учинить, чтобы другим не был недосмотр. Я вас оставлю совсем недолгое время с моей сладкой королевной.

И он поспешил из палаты. Митя какое-то время все не мог пристроить свои стулья, он хотел оба стула занести в проход между кроватями, но они не проходили по ширине. В это время откуда-то из-за стены послышались глухие, но вполне явственные женские крики, даже визги. Потом еще и еще. Митя подскочил от своих стульев и сделал пару быстрых шагов к двери, затем, что-то сообразив, развернулся к Грушеньке:

– Груша, это у твоих что-то!..

Грушенька тут же поднялась и отдала Лукьяшу на руки матери, и сопровождаемая Митей, вышла из палаты. Не прошло и минуты, как дверь снова и довольно резко отворилась, и в палату зашло некое новое лицо. А за ним было видно еще несколько человек, видимо, не решающихся пока зайти. Вошедшим оказался никто иной как купец Горсткин, или, может, читателю удобнее его именовать «Лягавым». Одного взгляда на него было достаточно, чтобы определить, что он был весьма нетрезв, хотя люди, дойдя до этой стадии опьянения, порой еще стараются убедить себя и показать другим свою полную трезвость. Пройдя несколько шагов и с усилием сфокусировавшись на койке с матерью и ребенком (на ней же продолжал сидеть и Алеша) он вдруг опустился на колени, стал клониться еще ниже и даже довольно сильно стукнулся лбом об пол, не рассчитав силу движения.

– Это я по зову души … чтобы полное доверие и благообразие…. своими глазами…. поклониться, – захрипел он маловразумительные фразы, все пытаясь сфокусироваться на девочке. Из двери уже лезли в палату еще несколько любопытных и, видимо, тоже не совсем трезвых рож.

– Я к монастырю всегда с почтением… А к святому старцу паче тем… Горсткин, он веру блюдет… Блюдет!… – уже с пафосом и громко выкрикнул Лягавый и стукнул себя кулаком по груди. – Вера наша христианская, а иль мы не люди русские?.. Веру блюдем!.. Блюдем!.. – и он снова стукнул себя кулаком в грудь.

От его криков и резких движений испугалась Лукьяша. Она сначала издала неопределенный звук, втягивая в себя воздух, затем замерла на несколько секунд, как делают потрясенные маленькие дети, а затем разразилась тонким пронзительным криком.