– Я сейчас… Это… Убью… Порву… Горсткина душить?.. Задушу!.. – стало все громче вырываться у него из груди и горла. Рубаха вокруг них была действительно сильно помята и кой-где, рядом с воротником, даже порвана. А из его носа показалась небольшая струйка крови, которая быстро запетляла по курчавистым завиткам его бараньей бороды.

Митя, отпустив Алешу, не вставая с колен, подполз к Горсткину.

– Кузьма Титыч, помилосердствуйте!.. Кузьма Титыч, помилуйте!.. Христом Богом прошу!.. На коленях прошу!.. Помилуйте, братца моего меньшого!.. Христом Богом прошу!..

– Пшел прочь…Ты кто?

– Карамазов!.. Дмитрий Федорович Карамазов!.. Брат Алексей Федоровича… Помилуйте, Кузьма Титыч!.. На коленях прошу… За брата прошу…

– Я твоему брату сейчас глазья рвать буду… – все еще не до конца преодолевший ошарашенность и не до конца понимая, что с ним случилось, вновь зарычал Лягавый. Он попытался подняться, но не найдя необходимой опоры, слегка завалился на бок.

– Умоляю, Кузьма Титыч… Руки буду целовать… Вот – буду… – и Митя действительно сначала поймал левую руку Лягавого, которой тот вертел в воздухе, ища опору, а затем несколько раз громко чмокнул ее с одной и с обратной стороны ладони.

– Ты не руки мне… ты мне сапоги будешь цаловать… Я твоего братца…

– И буду – и буду!.. – перебил Митя, – Только помилуйте, Кузьма Титыч… Простите ради Христа… – и он действительно полез к ногам Лягавого, точнее к одной, вытянутой вперед и стал демонстративно, так чтобы это было хорошо видно хозяину, целовать носок его сапога…

– Вот и вот, и вот – еще раз… – добавлял он после каждого отчетливо запечатленного чмоком поцелуя.

– А-а-а!.. – вдруг истошно завопил Лягавый. – Сапог!.. Сапог!.. Не трожь сапог!..

Трудно было сказать, что его так разволновало. Но он даже задергался на полу, подтягивая к себе ноги в густо смазанных жиром блестящих сапогах. Митя под этот вопль отдернулся в испуге, не ожидая такой странной реакции.

– Врешь, Карамазов, – Лягавый, поджав под себя ноги, все не успокаивался, хотя заметно было, что унижения Мити все-таки имеют на него какое-то действие, не давая вновь разгореться гневу и ярости. – Я твоего братца сейчас сам душить буду… как цыпленка…

– Меня, меня, Кузьма Титыч!.. Меня – ради Христа!.. Богом клянусь – не ворохнусь!.. А его пощади!.. – и Митя действительно, вытянув шею, лег перед Лягавым головой на его бедро, и даже приподнял кадык вверх.

– Врешь, Карамазов, – тот снова захрипел, как будто мысль у него не могла сбиться ни на что другое. И в то же время как некая задумка мелькнула в его глазах. – Ты мне сейчас ж…. цаловать будешь… Ради братца своего…