В зале в это время раздалось что-то непонятное – приглушенные клаки и шиканья и в то же время несколько возгласов «браво!» Какой-то юноша, по виду студент в потрепанном и не совсем по сезону плаще, вскочил с места и закричал: «Смерть царским сатрапам!», картинно потрясая худым кулаком в направлении Ивана. Несколько дам вокруг этого возмутителя спокойствия истерически завизжали, впрочем, недолго, ибо приставы вскоре прорвались к возмутителю спокойствия и скрутили его. Он еще что-то пытался кричать, но ему не давали, однако когда выводили уже за двери судебной залы, тот полой своего длинно плаща зацепился за массивную латунную входную ручку. И на весь прозвучал этот и впрямь, как некоторые скажут после, «душераздирающий» треск, так четко и полновесно отпечатавшийся в ушах и душах присутствующих. Однако все это Ивана не смутило и он завершил свою речь следующим невероятным образом:

«Терентий Павлович Курсулов, конечно же, не насиловал подсудимую. Но он должен был это сделать. Не по закону, конечно же, а по моральному праву. По праву, которое ему дала Россия как представителю власти и ее охранителю. Да-да, я настаиваю на этом – должен был. Он должен был еще тогда показать всем нашим ниспровергателям, что к ним будет отношение по принципу «око за око», «глаз за глаз» и «насилие на насилие». Только так и никак иначе. Только так можно было еще тогда остановить разрастание революционной опухоли в нашей губернии, а если бы этому примеру последовали все должностные лица, – то и во всей России. Именно так: как в стародавние и баснословные времена – за преступления одного члена семьи расплачиваются все остальные члены. Так и подсудимая должна была расплатиться за преступления своего родного брата. И если бы с нею так поступили тогда, сейчас она не сидела бы на скамье подсудимой и сколько, может быть, было спасено других невинных жертв. Ибо все революционеры знали бы, что за каждое их подлое преступление, за каждое подлое покушение в спину, за каждую невинную жертву от их бомб будут расплачиваться их родственники. Кровь за кровь, смерть за смерть, насилие за насилие. Никаких моральных ограничений. Никаких колебаний и сентиментальных сюсюканий – раковую опухоль нельзя лечить примочками, ее надо вырезать хирургическим ножом. Сейчас это кажется страшным и незаконным, но будущая Россия, если нам удастся ее спасти, когда-нибудь скажет нам свое выстраданное благодарное «спа-си-бо!».

Иван так и протянул по слогам последнее слово, после которого в зале поднялось что-то невообразимое. Одновременно заорали и заревели в голос все там находящиеся. Причем, большинство из присутствующих как по команде вскочили на ноги. Орали все – и те, кто хотел поддержать Ивана и кто готов был растерзать его за его слова. Орали, выпучив глаза, не слушая друг друга и готовясь рвануться вперед. Это была какая-то массовая истерия. Председатель суда сначала потянулся, было, за колокольчиком, но тут же сообразив, что его просто никто не услышит, успев, едва совладав с непроизвольным страхом от вида беснующейся толпы, кивнуть судебным приставам. Те бросились вперед и вместе с забежавшими из коридора полицейскими, сумели сдержать толпу. Она продолжала еще какое-то время бесноваться, пока не была остановлена… самим Иваном. И тоже совершенно невероятным образом. Он вдруг вставил пальцы в рот и оглушительно и самое главное – продолжительно засвистел. Неожиданно и пронзительно – перекрывая шум и вой толпы. И та как по команде (это действительно выглядело как команда!) смолкла. И лишь после этого председатель объявил перерыв перед заключительными выступлениями прокурора и адвоката. Причем, не заявляя никаких угроз, даже не делая никаких замечаний за явно неподобающее поведение. Как будто нечто подобное и ожидалось заранее.