– Смердяков-то наверно был хуже.

– Нет-нет-нет, не скажи… Даже, когда он отрицал и кощунствовал. Понимаешь, его, как и меня, Бог мучил. Мучил Своим существованием – есть Он или нет. И он от этих мучений кощунствовал. Помню, знаешь, какой мне он аргумент привел… Мол, в писании говорится, что небеса – это подножие ног Его… Бога, то есть. Какое подножие? Я, вот, говорит, стою, голову вверх поднял – это верх для меня. А под ногами низ. Но на противоположной стороне земли стоят антиподы… Да, так и сказал – «антиподы» – где только словечко это раскопал… Так вот стоит такой же антипод и тоже голову вверх задрал. И тоже уверен, что у него верх над головой, а под ногами низ. Но то, что для меня верх, для него низ, а что для меня низ, для него верх… И тогда какое подножие Бога? Где тут подножие – с какой стороны?..

– И что ты ему ответил?

– Не помню уже… Я тогда больше радовался такой беспримерной лакейской любознательности. Но дело не в этом, а в том, что и Смердяков думал, рассуждал, кощунствовал, отрицал, опровергал, но не забывал о Боге никогда. Я его в последний раз, когда он мне деньги отцовы отдавал, так и спросил: «Что уверовал?». Он сказал, что нет, но я видел в его глазах такую тоску и муку, что без Бога она невозможна. Он ведь, собственно, и уходил на тот свет, потому что на этом не мог перенести существование Бога. Это было для него слишком мучительно. Я видел муку эту в его глазах. Вот тебе и отличие от современных «барабанщиков», которым и в голову не придет искать какие-то опровержения существования Божьего, напрягаться для этого и напрягать ум свой. Не поймут даже – настолько им все это «по барабану».

– А прав ты, Иван, когда сказал, что когда мы собираемся вместе, то и Смердяков словно с нами незримо вместе…

– Я это говорил? – вскинулся Иван, и как бы даже что-то испуганное промелькнуло в его торопливом вопросе и движении лица.

– Говорил, кажется. Или я сам об этом думал. Я его тоже иногда во сне вижу. Мы с ним даже беседы подчас ведем. Вот странно – а Дмитрий говорит, что с ним Смердяков молчит. Дмитрий говорит, а он все молчит – и это странно и страшно. Я представляю это, когда не получаешь ответа. Это как в поэме твоей о великом инквизиторе – он говорит, а Христос все время молчит. Это же невыносимо может быть просто – такое молчание.

IV

кое-что о поцелуе

Братья действительно какое-то время помолчали. На темную, схваченную пятнами въевшегося лишая, крышку стола, за которым сидел Иван, выполз таракан. Он был большим и почти черным в желтом свете лампы, под которым он и остановился, шевеля усами, видимо, наслаждаясь теплом, исходившим от этого неожиданного источника света. Иван какое-то время смотрел на него без всякого выражения в лице, а потом вдруг резко хлопнул ладонью. Полураздавленный таракан как-то мучительно приподнялся на передних лапках и замер, пока вторым движением Иван не смахнул его на пол. На Алешу эти действия тоже произвели мучительное впечатление. У него сначала скривились в горестную гримасу губы, затем эта гримаса, переходя в некую судорогу, захватила и все лицо, заставив в конце концов Алешу закрыть глаза. Он стал усиленно тереть переносицу скрюченными большими пальцами обеих рук. Иван растолковал его реакцию по-своему: