I

ПОКУШЕНИЕ НА РАКИТИНА, или об опасности арбузных корок

Сказав Алеше такие жесткие слова, Иван, скорее всего, и сам не предполагал, как быстро они станут сбываться. Он вышел от Алеши с чувством такого внутреннего ожесточения, которого даже подозревать в себе не мог раньше. В груди все клокотало и кипело. Как будто в его душе по отношению к брату произошел настоящий внутренний переворот, поставивший все с ног на голову. Поражала прежде всего непонятная внутренняя ярость, разом убившая все родственные чувства. Ивану и прежде приходилось иметь с «конченными революционерами», с их презрительными или злобными выпадами в свой адрес, но никогда он не переживал такой ответной внутренней ярости. Он даже поймал себя на ощущении, что это уже не Алеша, что в последний час он разговаривал не с ним, а с кем-то другим, и какое-то далекое и смутное ощущение чего-то нехорошего, что непременно еще произойдет в будущем, может быть, в первый раз и посетило его. Странное подозрение, чувство некоего «дежавю», непременно долженствующего случиться позже, но все это было так смутно, что не давалось к осознанию, и это только усиливало внутреннюю злобу Ивана. Впрочем, ему скоро стало не до анализа своих внутренних ощущений. Именно наутро ночи, когда он разговаривал с Алешей, произошло покушение на Ракитина, разом придавшее всему его «делу» новый оборот.

О Ракитине тоже нужно сказать несколько слов, все-таки он не совсем второстепенный персонаж нашего повествования. Он действительно хорошо развернулся в Петербурге по журналистской и издательской деятельности. Ему принадлежали две газеты «Рупор» и «Эхолот», которые имели хорошие тиражи и приносили неплохой доход. Целый штат столичных корреспондентов работал на эти газеты, имел он таковых и в провинции, правда, тем принципиально ничего не платил, и все-таки многие доставали ему бесплатные сведения без ропота, только из соображений престижа. Ужимал он и своих сотрудников по издательству – корректоров, вестовщиков, наборщиков, для большинства из них он создал практически невозможный режим со срочной ночной работой, но как-то странно и здесь его большей частию терпели, ничего не требуя и не возмущаясь. Что касается направления Ракитинских газет, что его вполне сознательной позицией было – не иметь никакого направления. Он мог опубликовать и верноподданническую статью, а мог и огорошить цензурирующие органы какой-то явно провокационной заметкой или корреспонденцией. Но эта его «нейтральность» его и спасала. С невинным видом он недоуменно разводил руками – мол, никакой политики, только приносящее прибыль дело. Если настаивали, мог тут же опубликовать опровержение, но проходил месяц-другой и снова появлялось что-нибудь, как говаривали в соответствующих кругах, «невозможное» и все повторялось по новому кругу. Ракитину, казалось, доставляло удовольствие это балансирование «и нашим», «и вашим», он даже разыгрывал настоящие журнальные битвы на политические темы, при ближайшем рассмотрении явно постановочные, может, потому и сходившие ему с рук. Так он явно раздул один случай, который в его изложении получило известность как «бунт в Апраксином переулке». В переулке, узком и тесном, где жило много чернорабочих, кормящихся при Гостином дворе, произошла массовая драка рабочих с дворниками-татарами. Драка длилась несколько часов, то затухая, то разгораясь вновь, на помощь татарам пришли жандармы, но одного дворника все-таки скинули с шестого этажа и он разбился насмерть. Ракитин мигом взялся за дело, дав указания своим редакторам. И пошло-поехало. Между двумя ракитинскими газетами началась чуть не война, с яростными нападениями, обличениями, опровержениями, война, которая длилась почти три месяца. «Рупор» стал отстаивать «национальный вопрос», а «Эхолот» – «социальный». «Рупор» утверждал, что татары открыто презирали русских, что они специально создали свой клан из дворников, смеялись над христианской верой, открыто резали баранов в рамадан и даже не заботились об утилизации кровавых отходов и вообще, подспудно проводил мысль, мол, «понаехали тут»… «Эхолот» же обрушивая обвинения на «Рупор» в «русском шовинизме» отстаивал позицию, что бунт чернорабочих был вызван их отчаянным положением, которым дворники просто воспользовались, притесняя их, не пуская домой после полуночи, а то и грабя и избивая, если кто бывал выпивши. Подспудно намекалось и на связи с полицией и жандармами. И так эта война между газетами продолжалась, пока не грянуло «дело Засулич».