На какое-то время притихший, а теперь опять сыпавший шутками, Тазабек громко рассмеялся и, хлопнув Серкебая по плечу, сказал:

— Э-э, Серкебай, старый бай, старый волк в женщинах знает толк.

Серкебай промычал что-то невнятное и, будто собираясь с мыслями, уставился в землю. Покряхтел некоторое время, выжидая, пока люди насторожатся, что он еще скажет. И нарочито тихо повел речь дальше.

— Да, Тазабекбатыр. Я-то знаю, какой вред бывает, когда не в меру балуешь и ласкаешь женщину. Это хуже, чем заразная болезнь. Опасно их распускать. Вот о чем я хотел просить тебя, Качыке… Об этом же тебя просят и все старшие. Знай, Качыкеджан, не все, что написано в законах, подходит простым людям. А делать то, что не нравится целому роду, все равно что переть против сильного течения. Ничего не получится… Такой совет решили дать тебе старшие братья. Воля твоя — применишь ты его или отвергнешь. Законы, по которым ты хочешь править нами, новые. Сам ты тоже молод. Многого еще не знаешь. Поэтому ты открыто не отвергай бога. Вызовешь только гнев у народа… Кобылиц мы никогда не пускали на скачки. Ты это сам знаешь. Поэтому укороти язык у своих джене, пусть они поменьше ворочают им во рту. Я далеко вперед вижу, что случится, если им дать полную свободу. Свободу для них я понимаю так: меньше бейте женщин, больше уважайте. Та, что сидела все время на почетном месте, пусть побудет и на кухне. А та, что всю жизнь провела на кухне, пусть поблаженствует на почетном месте. Лучше их наряжайте, пусть они у вас будут сытые. Если у хорошего мужа плохая жена, пусть он на нее не гневается. Лучше купи ей новую косынку и погладь по спине. Еще что… Надо совсем запретить нашим старцам жениться на малолетних девочках… Калым — другое дело. Запретить его, видимо, не удастся никому. Мать с отцом не продают свою дочь за скот: они по обычаям отцов берут за нее только калым, чтобы ее же проводить с почестями. Так что ты, Качыкеджан, не выступай против калыма. Одним словом, сынок, никто не против того, чтобы нашим женщинам дали равноправие. Только пусть и они не задирают подол коромыслом и не очень заносятся. Покрепче держи их в своей узде, Качыкеджан…

Не узнать прежнего Серкебая, — давно ли он за отару овец лишил молодости красавицу Гульбюбю. Куда что девалось! Сама чистота и степенность. Теперь перед людьми он выступал, как мудрый аксакал, безропотно принявший законы новой власти.

Не стало, кажется, и прежнего крикливого, всем угрожающего карой Тазабека. Если раньше он был опасен, как верблюд в брачную пору, то ныне его почти не слышно. Заставив Серкебая говорить за всех, Тазабек лишь ехидно улыбался.