Каллист ничего не сказал. Император отошёл на несколько шагов, глядя с террасы своего нового дома на обширные мраморные форумы, на курию, на храмы, на древнюю Священную дорогу, на новый грандиозный подъём к Палатину.

Каллист всё молчал. Император сжал челюсти, словно их свело судорогой. Потом положил руки на парапет, оперся на них, и его лицо расслабилось. Каллист оставался чуть позади. Император обернулся к нему, и Каллист увидел, как блестят его светлые глаза. Это максимум того, что император может себе позволить, понял он, если ему действительно нужно поплакать. И подумал, что он единственный, кто видит это. Решив, что настал момент разрушить интриги сенатора Азиатика, шепнул словно в шутку, что, по общему мнению, самую красивую девушку в империи зовут Павлина. Ещё её бабушка славилась красотой в годы своей неспокойной жизни.

Император, приняв шутку, спросил, где находится эта красавица и почему он никогда её не видел.

Каллист ответил:

— Ты знаком с её отцом: это Марк Лоллий Павлин, префект Галлии, проведший важную кампанию на Рейне, друг твоего отца.

Имя этого рода несло с собой влияние и союзников среди военных, а также ломало планы сенатора Азиатика. Каллист объявил, что блистательная Павлина возвращается в Рим, но не сказал, что пришлось предпринять для её развода с неким Габинием. Проводивший смотр претенденток на пустующее императорское ложе Азиатик презрительно сказал о ней:

— Неужели император выбрал бы разведённую?

Но впервые за свою карьеру Каллист тонко вынудил его замолкнуть, напомнив пример недоступного для критики Августа и божественной Ливии.

Император ничего не говорил. После стольких месяцев неограниченной власти, в которой ни мгновения не принадлежало ему одному, в сердце вдруг проявилось желание утешительной близости с душой, связанной с ним без притворства, с которой можно было бы поговорить без гнетущего самоконтроля. В ту осень Лоллия Павлина, великолепная двадцатилетняя женщина из пиценского рода, происходящая из семьи плебейских трибунов, ненавистных оптиматам и крепко укоренившихся в сенате с популярами, дочь префекта, видевшего Гая Цезаря ещё маленьким, благодаря стратегии Каллиста и одиночеству императора неожиданно стала его третьей женой.

В давке пышной свадьбы император увидел трибуна Домиция Корбулона, а рядом с ним — мельком, как в тот раз на трибуне цирка — волну чёрных волос вокруг бледного гладкого лица, больших глаз и тяжёлых золотых серёг с бирюзой. Он тут же узнал эту женщину и на мгновение замер, словно его остановила чья-то рука. Но почти сразу двинулся дальше, забыв о ней.