«Мой отец тоже собирался организовать особую личную охрану, но у него не хватило времени претворить в жизнь эту идею...»
Он понял, что хочет пить. В самой богатой, исключительной комнате императорских дворцов не было ни одного кувшина воды. Но император сказал себе, что не может открыть дверь. Он поставил кубок на место и вдруг подумал: «Германцы! Германские всадники, набранные во вспомогательные войска, что несли дозорную службу на Рейне. Германцы, вырванные из своей страны и знающие, что больше не смогут туда вернуться. Германцы, не понимающие ни слова по-латыни, ни с кем не знакомые во всём Риме, которому не желают добра. Верные инстинктивно и по необходимости. Germani corporis custodes — германские телохранители».
Потом вспомнился хриплый голос Эннии на Капри, её грубые пальцы с толстыми суставами, как они ерошили ему волосы в те несчастные дни. Под рукой Сертория Макрона Энния боролась по мере своих скудных сил. «Её сильной стороной был опыт шлюхи и её дядя Фрасилл, что оглашал пророчества. Жалкие псы, рычащие, потому что цепь давит на шею. Однако же Фрасилл спас мне жизнь, предсказав Тиберию, что я никогда не приду к власти». В каких комнатах развернулся тот диалог между хитрым астрологом и раздираемым подозрениями старым императором, пока сам он, ничего не ведая, сидел в библиотеке? А Энния в конце концов проявила достоинство и мужество — большее, чем многие жёны сенаторов.
Это были первые смерти в его правление, первые умершие по его воле. Камни, упавшие на его пути. «Фрасилл больше ничего не может предсказать. Власть пришла, вот она. Это тигр».
ДРУЗИЛЛА
Хватило получаса, чтобы весь Рим узнал о падении Сертория Макрона и подробностях его смерти. Горожане, доносил Каллист, ошеломлённо замирали на улицах. Но поскольку живой Макрон внушал только страх и со времён Тиберия был связан с воспоминаниями о насилии, римляне восприняли его конец с облегчением. Перед Палатинским дворцом стихийно собралась толпа с радостными криками об исчезнувшей опасности и смерти предателя.
Но иные настроения царили среди магистратов, жрецов, оптиматов: они со страхом обнаружили, что молодой император — совсем не тот человек, о котором они рассказывали друг другу до последнего дня. Погруженный в книги юноша, неуверенно бродивший по лестницам виллы Тиберия, оказался скрытным и способным на тайные замыслы, умеющим притворяться и моментально принимать решения.
И пока он переживал эти первые смерти: «Произошло нечто, чего никто и никогда не сможет исправить», — в другом римском дворце Валерий Азиатик бормотал себе под нос: