«Она представляет собой, дух, который никто не может убить».

Это было стилизованное тело птицы с огромными крыльями, покрытыми десятками блестящих кусочков бирюзы. Но из густых перьев прямо перед собой смотрело человеческое лицо со сжатыми губами.

Рядом стояло маленькое изображение молодой женщины с прикреплённой маленькой золотой короной. И виднелась надпись демотическим письмом[55]: «Да сумеет твоя душа, Эйрена, воскреснуть близ божественной госпожи Аб-ду».

Какую неодолимую боль подавлял раб Геликон, годами тайно нося её в себе, чтобы, как маленький ребёнок, попросить римского императора сохранить фигурку в зотекуле, «надёжном месте»?

Но от Друзиллы не осталось изображений. Лишь одна совсем крохотная мраморная головка. Нужно поскорее сделать с неё копию, прежде чем время сотрёт память о сестре. Император решил, что найдёт для неё место в священном монументе, строящемся на берегу озера Неморенсис. Он представил детскую одухотворённую улыбку Друзиллы. Ту её часть, которая не может умереть.

В это время вошёл единственный человек во всей империи, кто смог открыть эту дверь, — бывший раб Федр, поэт.

— Majestas ducis[56], — проговорил он, чтобы отвлечь императора, пусть даже нарушая его уединение.

Федру в то время было лет пятьдесят. Он родился в Пиерии, близ южной Македонии, и однажды каким-то образом попал в рабство — он не любил говорить об этом, как и бедняга Залевк, который сгинул без вести и никто ничего не знал о его судьбе. Когда Федра привезли в Рим и подарили Августу, тот, поражённый его искусством, даровал ему свободу. Федр научился латыни уже взрослым и, чтобы писать, выработал исключительно простой стиль, красочный, как сказка, и глубокий, как философия.

Но когда за знаменитую басню про волка и ягнёнка Элий Сеян посадил его в темницу и обрушил на него, столь же кроткого, как и его сочинения, суровейший закон о величестве, Федр плохо защищался, говоря, что всего лишь перевёл старую греческую сказку, басню Эзопа. Он остался жив, но больше не был свободен от леденящих воспоминаний о темнице, а его глаза покраснели от долгой темноты.

Император по памяти процитировал первую строку басни и заметил, что после долгих часов мрачного молчания губы Федра шевелятся.

Но он также заметил, что покрасневшие глаза его лихорадочно блестят, и это было опасно, так как поэту ничего не стоило и упасть. Наконец император проговорил:

— Скажи мне, в конце концов, правду. Ты пишешь слишком хорошо — это был не перевод.

Федр ещё раз продекламировал ему на блестящем греческом таинственный эпизод, где Эзоп рассказывает, как богиня Исида, вновь пробудившая в его душе творческие способности, вернула звуки его устам. И объяснил: