Несмотря на железную германскую стражу, несмотря на непроницаемую темноту ночи, в могущественных жреческих кланах Рима на следующий день распространился слух, что на этом золотом корабле, посвящённом зловредному иноземному божеству, одна жрица, приехавшая из дальних стран, выполнила над императором неописуемый тёмный колдовской обряд, сделавший его неуязвимым.

А через несколько дней все узнали, что в ночь мартовского полнолуния по новой мраморной дороге вокруг озера проследовала — возможно, силой магии того божества, что погребено между Нилом и песками, или могучими заклинаниями из подземных царств — длинная, как змея, процессия чужеземцев в белых льняных одеждах. С лампами и факелами они шагали по ковру из цветов под музыку странных инструментов, с песнопениями, кадилами и благовониями. Медленно-медленно эта толпа поднялась на золотой корабль с мраморным храмом, магическим образом двигавшийся без вёсел и парусов. И мраморный корабль не утонул.

Появился император в одеждах, сверкающих драгоценностями и золотым шитьём, столь непохожий на себя, что его узнали лишь потому, что кому-то удалось заглянуть ему в лицо. Рядом с ним шла та иноземная жрица с волосами цвета ночи, о которой уже говорил весь Рим. Император положил руку на огромное кормило (равного которому не видел ни один моряк), и, как только вёсла второго корабля погрузились в воду, нос золотого корабля повернулся к восходящей луне.

В это великолепное мартовское полнолуние-сенатор Луций Вителлий, владелец грандиозной виллы на ближнем Альбанском холме, оказался свидетелем первого ритуала Исиды на священных кораблях на озере Неморенсис. А на следующий день осмелился спросить у императора о значении этой церемонии.

Император улыбнулся.

— Впервые был выполнен ритуал без невинных жертв и крови.

А поскольку именно это таинство вызвало во многих мрачные подозрения и беспокойство, Вителлий спросил:

— Ритуал, посвящённый какому богу?

Император на мгновение задумался и ответил:

— Я бы хотел привести пример. Посмотри на этот лунный свет: мы не знаем, что это, но он светит всем одинаково.

Вителлий посмотрел на луну, не понимая, и его почтительная улыбка сменилась ироничной гримасой.

А император продолжал:

— Мой отец как-то сказал: «Наши глаза не видят дальше чего-то, уши не слышат, но наш ум идёт гораздо дальше. И люди, которые столь неистово борются между собой, спорят и молятся совершенно непохожими словами, сами не знают, что все они одинаковым образом ищут в своей душе то, чего их глаза не могут увидеть».

Вителлий слушал его с мрачным видом; обуреваемый страшной жаждой власти, он подумал, как водится, что империя оказалась в руках странного философа, но, возможно, это позволит избавиться от него, не устраивая народных волнений. В общем-то, грань между философией и безумием ему казалась очень тонкой. Он промолчал.