— Да уж, — сказала она и посмотрела на меня с какой-то невероятной теплотой. — Мамы, они такие.

Мне подумалось о том, как, в сущности, мало времени я провел в этой комнате. Когда здесь спал только отец, я почти не заходил, когда они спали здесь с Андреа — ни разу не заходил. Здесь было просторнее, чем в спальне Мэйв, камин с огромной делфтской полкой сам по себе был шедевром, и все же Андреа была права — комната с широким подоконником была лучшей. Свет теплее, вид на сад живописнее.

— Можно вопрос? — Впервые в жизни я намеревался о чем-то ее спросить. Впрочем, раньше я и не мог — мы оставались наедине разве что в те неловкие моменты в больничном коридоре много лет назад.

— Конечно.

— Почему ты не взяла нас с собой?

— В Индию?

— В Индию. Куда угодно. Раз уж ты считала этот дом таким жутким местом, тебе не приходило в голову, что нас здесь лучше тоже не оставлять?

Некоторое время она молчала. Возможно, пыталась вспомнить свои собственные ощущения. Как же давно все это было.

— Я считала этот дом чудесным местом для вас обоих, — наконец сказала она. — В мире столько детей, у которых вообще ничего нет, а у вас с сестрой было все на свете — папа и Флаффи, Сэнди и Джослин. Дом. Я очень вас любила, но я знала, что с вами все будет хорошо.

Возможно, Сэнди была права, и мама была святой, а члены семей не жалуют своих святых. Я не знал, какая жизнь была бы лучше — та, в которой мы породнились с Андреа, или та, в которой таскались бы за матерью по улицам Бомбея. Как по мне, оба варианта были сомнительными.

— И потом, — добавила она, — ваш отец никогда бы вас не отпустил.

После этого все снова изменилось, перемены — единственная неизменная составляющая моей жизни. Я снова начал останавливаться в Элкинс-Парке. Кто бы мне запретил? Вся моя озлобленность на маму выдохлась, исчезла. Полностью исчерпала себя. На смену пришла если не любовь, то, как бы это сказать, узнавание. Мы утешали друг друга — каждый по-своему. Иногда вместе со мной приезжала Мэй, хотя она стала страшно занятой. Поступила в Нью-Йоркский университет. Вся ее жизнь была расписана по часам. Кевин учился в Дартмутском колледже, и виделись с ним мы все реже. Он был младше ее на год — и еще лет на двадцать, как и все мы. Приезжая в Элкинс-Парк, Мэй могла видеться сразу с обеими своими бабушками и дедушкой, а еще она была помешана на Голландском доме. Исследовала его с дотошностью криминалиста. Ей разве что металлоискателя и стетоскопа не хватало. Первым делом она изучила подвал. Чего она там только не находила: рождественские украшения, табели с оценками, обувные коробки, набитые губной помадой. Она обнаружила крошечную дверцу в задней части шкафа на третьем этаже, которая вела в пространство под самым сводом крыши. Я уже и забыл о ней. Там были коробки с книгами Мэйв, половина из них на французском, ее блокноты, исписанные уравнениями, ее куклы, которых я раньше не видел, мои письма, которые я писал ей, когда она училась в колледже. Одно из них Мэй как-то раз прочитала за ужином.