А теперь перед нами стоит Гасси в натуральную величину и ведет себя как ни в чем не бывало.

Но это уже дела минувших дней. Обратного пути нет. Очевидно, он до сих пор не обзавелся миссис Гасси, иначе не занимал бы такой пост. Но я ненавидела Гасси больше, чем когда-либо, пока он сидел у нас, ужасно вежливый и почтительный к Его Светлости. Дражайшая смогла удержать себя в руках, обсуждая, как будет делать голову, – из бронзы, конечно, самой лучшей, потому что за работу платят Канадские Клубы Канады. Мы говорили около часа – надо полагать, эти люди работают по 50 минут в час, как психоаналитики, а когда они уходили, секретарь оставил нам форменный мундир генерал-губернатора, чтобы Дражайшая могла скопировать воротник для головы. Гасси расплывался в улыбках, прощаясь со мной, как будто ему вовсе не хотелось меня убить. Но у Дражайшей началась ужасная головная боль, еще сильнее обычной, и мне пришлось уложить ее в постель. И ты представляешь, когда я принесла ей стакан горячего молока, она и говорит: «Он все еще очень красивый, правда?» – как будто последний раз видела его 50 лет назад, а не пять! Бедняжка, у нее такое доброе сердце!

Говорят, что удачи поодиночке не ходят. Не успела Дражайшая получить заказ на голову генерал-губернатора, как наш квартирант, доктор Халла, решил, что ему нужна некая штука, называемая «кадуцей», из голландской латуни, ни больше ни меньше, чтобы повесить на стене у входа в клинику. Четыре фута высотой! Я такая, очень практичная: «Но это обойдется в целое состояние!» – а он такой, хладнокровный, как тот огурец: «Ну, может быть, все-таки не в целое». И он дал Дражайшей полный карт-бланш, а это значит, она сможет сделать что-то в современном стиле. Гип-гип-ура! Я испускаю громкие вопли все время, пока пишу[71], как выражалась мисс Фанни Сквирс в своем знаменитом письме.