Месячные пришли с неумолимой регулярностью. Екатерина вновь поняла, что ей не удастся сделать то единственное, что имело значение, и посчитала своим долгом сообщить об этом королю.

Я полагаюсь на добросердечие Вашего величества, зная, что до сих пор не исполнила своего долга перед Вами, как требуется и подобает для столь благородного принца, в руках которого я нашла и из которых получила столько любви и милости, что этого не выразить словами.

В заключение она препоручила его Господу и выразила надежду, что он обретет долгое процветание на земле и насладится царством избранных на Небесах.

Только отправив письмо, Екатерина осознала, что она написала, почти не думая. Недавно она прочла «Наставления в христианской вере» — книгу швейцарского реформатора Жана Кальвина, которую одолжила ей леди Саффолк. Одному Богу известно, откуда она ее достала, так как иметь такие сочинения у себя было опасно. Генрих ненавидел Кальвина так же, как Лютера, а в этой книге заключались главные доктрины протестантской религии, к которой король питал отвращение. Екатерина знала, что по этому поводу лучше с ним не спорить.

Кальвин излагал теорию предопределения, полагая, что Господь наметил своих избранников еще до того, как создал мир, и только эти души обретут Небеса, только им будут прощены грехи. Те же, кто не попал в число избранных, подвергнутся Божественному суду при любых условиях. Это было одно их крайних воззрений протестантов, от которого холодела душа, и Екатерина не была уверена, готова ли под ним подписаться. Но не поймет ли Генрих, увидев те слова, что она читала запрещенный текст? Екатерина попыталась рассуждать здраво. У него много дел. Он может не заметить. А если заметит? Как она объяснит это?