— Я, наверно, ошибся. Благодарю тебя, Лукреций Офелла, за взятие города.
А в голове мелькнуло: «Он полуосужден… И если споткнется, я безжалостно убью его».
XIV
XIV
«Зло всех зол — в существовании демократии», — говорил Сулла и, разгромив популяров, приказал Помпею преследовать их вождей.
Вся Италия была наводнена верными ему ветеранами, мятежные города осаждены, а подозрительные заняты сильными отрядами.
«Умиротворю страну, сотру с лица земли мятежные племена (Самниум должен стать пустыней) — и романизация Италии обеспечена. А затем примусь за Иберию».
Его беспокоила мысль о бежавшем в Испанию Сертории. Сулла знал его и, высоко ценя, опасался, как бы не вспыхнула новая междоусобная война и не вызвала брожения на Востоке. Дальновидный, он рассуждал так: «Будь я на месте Сертория — я связался бы с Митридатом, потребовал бы у него помощи, поднял бы всю Имерию и Галлию, при условии, что понтийский царь повторит поход на Грецию и Македонию, на государства Азии и свяжется с Тиграном, царем Армении. Объединившись с Митридатом и Тиграном, я двинулся бы на Тринакрию и проник бы в Италию со стороны Брундизия, Остии и Генуи: Митридат избрал бы путь Аннибала и одновременно, заняв кораблями Тирренское море, отрезал бы Италию от провинций, а Тигран высадился бы в Центумцелле и двинулся на Рим. Но Серторий — не Сулла и этого не сделает. На Рим он не пойдет, но может поднять Испанию и привлечь Митридата на свою сторону. Поэтому нужно уничтожить его, пока не поздно». И он приказал послать войска в Испанию.
Размышляя над внутренним состоянием республики, Сулла видел, что власть его казалась всем случайной, разбойничьей. Она не была популярна — часть населения пряталась, а часть молчала от ужаса; не было ни законов, ни выборов — всё отмерло. И он предложил сенату рассмотреть его прежние законы и постановления. Сенат поспешил объявить, что всё, сделанное Суллой во время его консульства, — вечно, и в благодарность за заботы о республике воздвиг ему на форуме золотую конную статую с надписью: «Корнелию Сулле, счастливому императору». Она была поставлена против ростр, и народ толпился, глядя на полководца, который, сидя на коне, взвившемся на дыбы, указывал обнаженным мечом на Капитолий.
Он называл себя Счастливым и Эпафродитом, и льстецы величали его этими именами, а он, равнодушный, презирающий чернь, старался унизить ее, осмеять и держать в железном кулаке.
«Я властелин жизни и смерти, — думал он, — владыка подлых римлян, потерявших величие и прежнюю доблесть. Пусть же они узаконят во мне своего господина».