В феврале позвонил Александр Яковлев:

– Вы что, полюбили рок-музыку?

– Нет, – сказал я. – У меня от тяжелого металлического рока зубы болят. Но я не хочу быть плохим ресторанным поваром, который кормит всех исключительно тем, что любит есть сам.

– И я так, – сказал Яковлев. – Концерт этот – дело хорошее, но мы ведь можем на него и не пойти. А кто любит – пусть слушают на здоровье. Но вы должны гарантировать порядок. Если рок-молодцы разнесут стадион, спросят с вас.

– Не разнесут! – бодро пообещал я.

За две недели до намеченного концерта мне позвонил Юрий Воронов, хороший человек, временно попавший на должность заведующего отделом культуры ЦК. Он был перепуган до смерти, даже зубы щелкали.

– С кем вы согласовали рок-концерт? – прошептал он.

– С женой и редакцией, – бодро ответствовал я. – А что, правительство вникает в рок-музыку?

– Ужас! – сказал Воронов и икнул. – Концерта не будет.

Ужас начался чуть позже. С венгерской границы в редакцию звонили водители грузовиков со звуковой аппаратурой, проехавшие полмира, чтобы в срок прибыть на московский концерт. Их не пропускали. События шли совершенно бредовые; Министерство культуры согласилось выплатить огромные неустойки. Планета слетела с катушек, и никто не мог объяснить почему.

Через несколько месяцев тогдашний министр культуры Захаров сказал мне, разводя руками:

– Ну и натерпелись мы страху! Лигачев прознал про концерт и устроил страшный скандал. Он заявил, что бороться рок-музыкой против наркотиков – это все равно что проституцией бороться против венерических болезней. Нас чуть не разогнали за попытку пропустить западную музыку в центр Москвы. Вам ничего не было?

Мне ничего не было. Мне было противно.

Заметки для памяти

Начало восьмидесятых годов было страшным. Мир оказался над пропастью, увидев воочию, какие бездны распахивает перед ним ненависть и сколь гибельны эти бездны. Человечество стояло на пороге войны. Я видел это в Москве и увидел в Нью-Йорке. Со дна времен взмучивалась какая-то дрянь, осадок, отравляющий реку времени.

Тогда, в начале восьмидесятых, я увидел сжавшихся от страха американцев. И не только провинциалов, испуганных с детства, вроде моего знакомого рентгенолога; нормальные здоровые американцы пугались. Довели…

Некоторые мои американские знакомые просили звонить им только из телефонов-автоматов и не представляться. На экранах крошил красных злодеев бравый Рембо, выходила многосерийная «Америка» и односерийный «Красный рассвет» о вторжении коммунистических армий в несчастные Соединенные Штаты.

Прекрасные американские журналисты, мои приятели, писали книги о моей стране, ужасаясь несходству ее стандартов с демократическими. Я написал книгу «Лицо ненависти», мгновенный слепок тогдашней ситуации, рассказ о том, как искажены отношения великих народов, о том, что так жить нельзя. Позже, в самом конце восьмидесятых, когда мир вздохнул с облегчением, я еще раз переиздал свою книгу в Москве – портрет времени, из которого мы спаслись. Мои американские приятели-журналисты написали другие книги о нас; Гедрик Смит даже назвал свою «Новые русские».