Горбачев не был огненным ангелом с мечом в правой руке. Он постоянно хитрил, постоянно боялся за себя. Помню, как он кричал на нас, редакторов, 13 октября 1989 года. Он обвинял прессу в безответственности, в разнообразных загибах-перегибах и в плохом служении партийному делу. Затем он поднял в зале Старкова, редактора набирающих популярность «Аргументов и фактов». Помню звенящую тишину, когда Горбачев совершенно по-хрущевски тыкал пальцем в Старкова и кричал, сверкая неизменными очками в тонкой оправе, что на его, Старкова, месте он бы немедленно подал в отставку и ушел из газеты. А все дело было в опубликованном «Аргументами» опросе общественного мнения, согласно которому Горбачев уже не был первым по популярности политиком, а его заместитель Лигачев и вовсе оказался в конце реестра. Горбачев лютовал так, будто редактор разгласил секрет изготовления немыслимой бомбы или еще чего-то, на чем зиждется державная мощь.

Когда он кричал, никогда не было страшно. И неожиданно не было. Будто глядишь в записи матч, о результате которого знаешь. И эта атмосфера вялости расползалась вокруг генсека ЦК партии, которого никто не боялся.

Меня вызвал для беседы партийный идеолог Вадим Медведев, и я ахнул, увидев у него в кабинете на столе для совещаний кофейные чашечки и печенье.

– Угощайтесь, – предложил секретарь ЦК. И после паузы, полистав последний номер «Огонька», сказал: – Читая ваш журнал, Виталий Алексеевич, люди перестают верить в социализм.

Я разжевал вкусное печенье и позволил себе не согласиться:

– Это посещая ваши магазины, люди перестают верить в социализм…

– Так мы ни до чего не договоримся, – сказал Медведев.

У меня было точно такое же ощущение.

Еще раз ощущение того, что страна стоит на пороге перемен и никто уже ни с кем не договаривается, пришло ко мне по вовсе неожиданной линии. Театр на Таганке отгастролировал в Париже, и любимый актер театра Валерий Золотухин пришел в редакцию и принес мне в подарок трость со шпагой. Знаете, есть такие, полые внутри, трости, где рукоять соединена с клинком, упрятанным вовнутрь деревянной части этой красивой палицы. В общем, по глупому мужскому обыкновению, я расплылся от счастья, получив в руки оружие. Когда зазвонил телефон правительственной связи, я воспринял вызов не очень сосредоточенно и опомнился уже в том самом первом подъезде ЦК, сжимая в руках драгоценный подарок: трость с острой шпагой внутри. Что было делать? Сдать трость в гардероб? Прапорщик, принимавший одежду, непременно заинтересуется предметом, развинтит трость, и я влипну. Не сдавать? Опасно, но я не придумал ничего лучше, чем, хромая, пройтись по всем главным кабинетам, пройти сквозь приемную Горбачева, и меня никто ни разу не остановил. Так, пару раз спросили, в чем дело, и я пожаловался на то, что оступился. Когда-то в вашингтонском Белом доме я трижды проходил через аэродромные детекторы металла, сдал все металлические предметы и даже фотоаппарат, только после этого проникнув в Овальный кабинет к президенту Соединенных Штатов. Нашего же президента попросту не охраняли. Бросили. Он был им неинтересен и обречен на свержение задолго до того, как чиновники составили заговор для этого. Очень потрясла меня эта глупая история со шпагой в парижской трости.