На днях читал публичную лекцию «Литературная Москва 40‐х г. г.». На возвратном пути зашел к Григорию Михайловичу — но мне сказали, что оба они на даче. Смотрели с Софьей Александровной в кино приезд Неру[1065]. Издали видел его на Красной площади. Какое богатое выраженьем одухотворенное лицо. Его нельзя не полюбить. Всего, всего светлого, бодрящего.

Привет милым мальчикам.

Ваш Н. А.[1066]

15 ноября 1955 г. Москва

Дорогой мой Гогус,

Ты прав, и мое молчание было дурным знаком: мне опять было хуже, но сейчас все наладилось. Вчера меня Софья Александровна водила в поликлинику научных работников на консилиум. Три врача судили-рядили, что со мной делать ввиду «неустойчивости» моего здоровья. Вопрос снова стал о стационаре. После освидетельствования меня удалили, и я должен был ждать приговора. Совещались долго и решили: продлить бюллетень еще на декаду, а потом не в стационар, а в санаторий. На это я согласен. Значит, со мной ничего плохого нет. Хотят только закрепить успехи, сделать «устойчивым» мое здоровье. Мне, конечно, пора на работу. Юбилей Достоевского приближается[1067]. За мной «Подросток», «Дневник писателя», «Братья Карамазовы». Крутицкие казармы уже делает другой товарищ. Итак, душа моя — «приют несовершенных дел»[1068]. Однако сегодня по радио передавали, что из русских писателей в мировом масштабе будут праздновать Достоевского. О своих хлопотах я тебе писал. Однако почему-то ни в «Правде», ни в «Литературной газете» об этом ни слова сегодня.

Досадно, что я упустил возможность заключить договор на «Москву Герцена».

Софья Александровна немножко устала, но все же молодцом. Мне грустно, что ты запомнил ее в таком нервно-напряженном состоянии, в каком она была, когда ты в последний раз был у нас.

Как твоя Таня? Ей не пришлось, значит, отдохнуть! А мальчики? Закрепил ли Павлуша свои достижения, или его учеба так же неустойчива, как мое здоровье? Беда! Ведь санатория от легкомыслия нет! А как Алеша? Очень огорчил меня отзыв Павла Ник.[1069], судя по твоему письму. Теперь объясню причины ухудшения здоровья.

Я узнал, что Из-во Академии наук больше не хочет «Литературному Наследству» разрешать такие толстые тома и наш том подвергается сильному сокращению на 16 листов. И я взволновался, что из моих работ в первую очередь вычеркнут все то, что я с таким трудом отстоял. Ты ведь знаешь значение для меня этой работы о жене Герцена. Взволновало меня и известие, что Ирина опять родила и родился мертвый мальчик[1070], а муж ее лишился места. Теперь тебе понятно, что я не мог не взволноваться.