Ну, крепко жму 4 ваших руки.

НАнциф

15 января 1956 г. Москва

Дорогой Гогус! Меня огорчило, что ты недооценил Наталию Александровну и нашел разрыв в моей оценке ее и в оценках близких ей людей с публикуемыми мной документами. Ты не вжился в драму, пережитую ею в 1848 году[1078]. Тебе, человеку, пережившему «испепеляющие годы», непонятна та сила экзальтации, которую пережили муж и жена Герцен в 48 году, и ты не веришь искренности ее слов, в которых она благословляет своего сына на путь, ведущий к гильотине. Ты не оценил ее слов, столь созвучных Татьяне Николаевне: «Все недоделанное во мне, подавленное, несовершившееся — все исполнится в них. Я в них разовьюсь до себя». Наталья Александровна, несмотря на потрясшее ее разочарование, сохраняла еще тогда веру в очищающую силу революции. Ей уже не придется участвовать в ней, так пусть же ее Саша пойдет дальше по пути, хотя бы это грозило ему гибелью. Тебя возмутили ее слова гнева и мести в отношении толпы, шагавшей по улицам, залитым кровью подавленных. Неужели же ты принял ее восклицание за желание действия или сочувствия такому действию? Ведь это крик, вырвавшийся из измученной груди. Разве ты забыл, что творилось в те дни в Париже? Ведь это все было на ее глазах.

Помнишь в «Братьях Карамазовых» возглас Алеши по поводу рассказа Ивана о мальчике, затравленном помещиком на глазах его матери? «Расстрелять!»[1079] Вслед за этим Алеша воскликнул: «Я сказал глупость, но…» Вот это такой же возглас в ее дневнике, но не мгновенная реакция, за которой следовал отбой, а реакция на накопившиеся в течение ряда дней впечатления от белого террора. Неужели же за это негодование можно винить человека! Душа ее в те дни горела сперва чистым пламенем, который сменил мрачный пламень. Ведь было же и «черное солнце меланхолии». Помнишь Жерара де Нерваля[1080], а вот тебе и пепел. «Все республики, революции, всё в этом роде — мне кажется чулочным вязанием — это спицы, на которых нанизаны маленькие петли и вяжутся… нитки тонкие, гнилые, там порвется петля, здесь порвется, все ахают, кричат, бросаются поднимать, а петли все рвутся — да какой грязный чулок-то». Ты не обратил внимания на ее слова. «Свершилось, — думала я, — и недаром были все наши страдания, недаром при всех условиях наслаждаться жизнью каждая минута была отравлена, недаром, держа полную чашу в руках, мы томились жаждой; малейшее самоудовлетворение казалось преступлением».

Как это напоминает мне Татьяну Николаевну во время нашей поездки в Италию! По поводу одной записки в ее (Татьяны Николаевны) дневнике я вписал туда: «Родовой социальный стыд мешал жить». Мы искупили свое счастье тех дней. Ты это хорошо знаешь. А ты не обратил внимание на другие слова Натальи Александровны: «Что за смелость, что за дерзость сделать новое существо, заставить его жить». Это слова «вечной матери».