— Благодарю вас, сэр. Это меня в Марселе научили ее готовить.
— Угу, угу.
— Ты мне вот что скажи, Хэмфри, — произнес Трефузис. — Пока мы ехали в Зальцбург, Эйдриан поведал мне историю, так сказать, своей жизни.
— Ну и?..
— Он рассказал о тебе и о Элен в школе.
— Да, он пару раз появлялся на наших пятничных чаепитиях, ведь так, дорогой?
— И рассказал также, как налетел на тебя, Дэвид, в «Лордзе» году… в семьдесят пятом или семьдесят шестом, по-моему.
— Верно, во время матча с австралийцами. Помню. Не понимаю, правда, что значит «налетел».
— Не понимаешь?
— Его родители отправились отдыхать. Естественно, им не хотелось, чтоб крысенок путался у них под ногами. Вот они и сплавили его мне.
— Так он… выходит…
— Господи боже, нет! Так он
— Нет-нет. Примерно это. Ну, может быть, добавил одну-две… э-э… прикрасы. Разного рода увлекательную чепуху насчет Пикадилли, тюрьмы и тому подобного. Уверен, он и не думал оскорбить меня ожиданиями, будто я во все это поверю.
Нога Эйдриана соскользнула с подоконника. Задергавшись в попытках сохранить равновесие, он высадил ногой окно первого этажа, мусорный бак повалился, и Эйдриан рухнул, ударившись спиной о землю. Не помедлив, чтобы выяснить, какой ущерб он причинил себе или окну, Эйдриан вскочил и припустил по улице.
Глава четырнадцатая
Глава четырнадцатая
Эйдриан сложил ладони домиком и ласково улыбнулся. Девушка продолжала читать:
— «Отелло» — это трагедия частной жизни, фраза сама по себе несообразная, поскольку, как и в большинстве шекспировских трагедий, успех достигается здесь посредством трактовки, не отвечающей форме. Именно отсутствие такого соответствия и делает тему вечной; завесы, срываемые со всего частного, — вот тема, более чем отвечающая нашему времени, как, возможно, и любому другому. Это ввергает нас в хаос, и мы извергаем любовь.