– Ну, – сказал Жюль, с трудом заставляя себя прекратить беседу, которую ему хотелось бы вести целую вечность, – я должен идти. Надеюсь, вы продуктивно проведете здесь время. Это прекрасное место для работы. – Он запнулся. – Здесь прошла большая часть моей жизни.

Всю дорогу домой рисовал в воображении ее лицо и вспоминал аромат ее духов, ее руки, ткань, из которой сшит ее костюм, то, как она двигалась.

* * *

А пока Жюль освобождал кабинет и встречался с Аминой, Арно и Дювалье прибыли в Сен-Жермен-ан-Ле. Жюль только что уехал, и привратника тоже не было на месте, он подстриг лужайку и взял пятидневный отпуск. Впервые за много лет огромный дом совершенно опустел, не считая Жюля, спавшего на полу в своей пустой квартире. Из главного здания большая часть картин и других ценностей, стоимостью в сотни миллионов, были вывезены, но сигнализация по-прежнему бдила.

Они ждали. А Жюлю нечего было делать дома, да еще встреча с Аминой так потрясла его, что он долго слонялся по Парижу и приехал домой уже в темноте, когда Арно и Дювалье несколько часов как уехали.

– Придет. Никуда он не денется, – сказал Дювалье. – Вернемся завтра с утра пораньше.

– Я не могу, – сказал Арно.

– Что значит «не можешь»? У нас дело, на минуточку. Арест не означает обвинение, может, он вообще невиновен. Но похоже, дело верное.

– Мне завтра надо к дантисту, чтобы поставить имплант.

– Что с тобой случилось? Это же как нейрохирургия почти.

– Зуб оказался непростой, – сказал Арно и оттянул левую щеку, чтобы продемонстрировать внушительную пробоину между коренными зубами. – Всандалят мне в челюсть титановый штифт. Это чуть ли не общий наркоз. Я не смогу вести машину, и на два дня мне нельзя брать в руки оружие. А если и дальше придется принимать гидрокодон, то я вообще буду в отгуле все это время.

– Ты нам нужен, хоть он и старик. Ему семьдесят пять, но он способен победить троих молодых мужчин с ножами, и я не хочу звать никого другого, потому что это наше с тобой расследование. Я не знаю полицейских из Ивелина, не знаю, на что они способны. Раз дело об убийстве, возьмут и вышлют спецназ, а это будет глупо и унизительно. Ладно, здесь не наша юрисдикция, но мы можем привезти его для допроса – у нас есть ордер, и как только мы пересечем границу Парижа…

– Да знаю я.

– Пообещай мне, что, как бы сильно у тебя ни болело, ты будешь принимать таблетки не дольше двух дней после.

– Ладно.

– А тем временем давай по домам. Анфлер мог и подождать, но уж как есть. Иногда я жалею, что работаю не в банке.

* * *

Жара наконец-то спала, стало прохладнее на день-другой. Париж получил короткую передышку перед тем, как настоящий сирокко, продувавший город насквозь, вернется, но теперь августовская погода стояла в точности как в Дании, Швеции или Шотландии – высокое, яркое солнце, прохладный воздух и искрящийся, крапчатый свет. Свежескошенные лужайки были холодны на ощупь, вечерами свежело, и люди одевались, будто уже настала волнующая осенняя пора, неся облегчение. Париж пробудился. И Жюль вместе с ним. Его рассудок и память трудились сосредоточенно и вдохновенно. Он понимал, что иррационален, что влюбился в женщину, с которой провел всего пятнадцать минут. Он влюбился так же сильно, как это было с Элоди, но на этот раз все иначе, потому что такая любовь возможна, потому что Амина знала то же, что знает он, потому что порознь их жизни подошли к одной и той же точке. Он убеждал себя, что просто сошел с ума, что, наверное, она не могла полюбить его так же, как он полюбил ее. Этот урок он проходил уже много раз, пережив множество увлечений. И все-таки Жюль не мог перестать верить, что она тоже его любит.