Карел, конечно, знал и хмуро ответил, что там были газеты.

— Ну, кончено дело, — упавшим голосом сказала Анка. — Газеты! Могу себе представить, какие газеты. Признайся — «Фрайхайт»?

Карел кивнул. Да, «Фрайхайт».

Услышав это, Анка, вне себя от тревоги, вскочила и, повязав косынку, заявила, что идет искать Пепу, но, сообразив, что не знает, где искать, замерла посреди комнаты, вглядываясь во тьму за окном, потом легла как была — одетая, с косынкой на голове, на неразобранную постель и долго лежала ничком, широко раскрыв глаза и не отвечая Карелу, который, потрясенный ее немым отчаянием, пытался как-то ее утешить.

Они не спали всю ночь. В шестом часу утра раздался тот самый стук в дверь, которого они так боялись, и приказ отворить. Два сыщика пришли с обыском. Они перевернули вверх ногами весь дом и пристройку, простукали стены и пол, выбросили все вещи из коробок и ящиков. Когда уже начало светать, появился Павлик с трубочкой в зубах и с каким-то свертком под мышкой.

— Ничего? — спросил он и, получив подтверждение, приветливо посмотрел на Карела и Анку.

— Простите за небольшое беспокойство. Ничего не нашли — и ладно, я сам рад.

— Где мой брат? — спросила Анка.

— Вот уж не могу знать, — ответил Павлик. — Да, не забыть бы, хозяюшка, не его ли это вещички? Или, может, вашего супруга?

Он развернул пакет — в нем были башмаки, которые в прошлом году Карел и Пепа сбросили, удирая от полицейских.

— Нет, — ответила Анка; она еле заметно побледнела, но бровью не повела.

— Так я и думал, — сказал Павлик, закуривая трубку. — Ну, ребята, можно идти. А кстати, господин Пецольд, нет ли у вас на теле шрама от пули? Ах да, я ведь уже спрашивал вас, вы сказали, что нет.

— Ничего я не говорил, — возразил Карел. — А что тут незаконного, если и есть? У меня шрам на ноге, в детстве поранился.

— В детстве? — повторил Павлик. — Пожалуй, этот шрам заинтересует врача, когда дело дойдет до этого. А пока честь имею кланяться.

Едва сыщики ушли, Анка молча принялась наводить порядок в комнате.

— Пепа вернется, — сказал Карел.

— Нет, никогда больше не слыхать мне, как он свистит.

Анка дышала тяжело, словно на грудь ей навалили камень; она не всхлипывала, только по щекам ее безостановочно катились слезы.

Вечером после работы Карел зашел к Гафнеру спросить, не знает ли тот, что с Пепой. Гафнер ничего не знал, но с необычной для него сердечностью уверил Карела, что постарается выяснить и сразу даст знать, как только что-нибудь узнает. Весть об исчезновении Пепы как-то странно потрясла этого холодного, сдержанного человека.