— Нелегко мне, — закончил оратор, — выступать против проекта, который я сам здесь отстаивал, но общественные интересы, интересы нашего любимого города, для меня выше личных чувств. Человеку свойственно ошибаться, но, как сказал поэт, горе тому, кто не умеет или не хочет признать свои ошибки и приложить усилия к тому, чтобы исправить их.

После этой речи воцарилась тишина, но когда захваченные врасплох сторонники Недобыла опомнились и поняли, в чем дело, поднялась такая буря, что чуть было не дошло до рукоприкладства. «Овсиковцы», заранее извещенные, молчали, помалкивали и «герцоговцы», — им тоже было известно, что сегодня вечером стрелку переведут на другой путь. Но «недобыловцы», до сих пор по традиции действовавшие заодно с «герцоговцами», кричали Герцогу: «Сколько ты получил от Овсика за такую неслыханную подлость?» — протестовали против нового голосования вопроса, уже прошедшего через законное голосование, напоминали Герцогу о его гнусных изменах в прошлом и призывали на его голову гнев Немезиды. Ничто не помогло: бургомистр, которому было глубоко безразлично, какая клика правит в ратуше, — «герцоговцы» ли с «недобыловцами», как доселе, или «герцоговцы» с «овсиковцами» (все они в равной мере хапуги и эгоисты), — поставил на голосование, голосовать ли проект заново, и вся новая клика, как один человек, подняли руки; стало очевидно, что Недобыл, как говорится в мире коммерции и спекуляции, конченый человек, «покойничек».

Узнавши на другой день о дворцовом перевороте в жижковской ратуше, Недобыл, вне себя от злобы, схватил палку и кинулся было к Герцогу, но, не выйдя еще даже за ворота своего дома на Сеноважной площади, мудро отставил палку и, чтобы поостыть, зашел сперва к парикмахеру. К своему вероломному союзнику он явился, должным образом приведя в порядок свою внешность и уже вполне владея собой. Как и следовало ожидать, розовый узурпатор, за последние десять лет неимоверно растолстевший, настолько, что задыхался при самой медленной ходьбе, принял его очень любезно, словно ничего не было для него сейчас желаннее, чем визит Недобыла. По правде же говоря, он порядком побаивался этого неизбежного объяснения, зная, что Недобыл не агнец и своими кучерскими руками легко гнет подковы. Поэтому, прежде чем принять его, Герцог посадил в каморке за своим кабинетом двух крепких молодцов, чертежников, вооруженных чертежными досками. Но это оказалось излишним; бреясь у парикмахера, Недобыл тщательно все обдумал и не собирался ссориться с Герцогом и бесцельно упрекать его.