— Идите, — сказал он и, отвернувшись, вошел в полутемную конюшню, пропахшую приятным, щекочущим ноздри лошадиным запахом. Там стояли или лежали, мирно пофыркивая и позвякивая цепочками, его друзья, битюги, огромные тяжелые кони, мудро безразличные к безумным человеческим распрям; они обмахивались хвостами и сгоняли мух мелкой дрожью мышц под шелковистой кожей. Слева от входа смотрел на него золотистыми глазами темно-гнедой Бродяга. В соседнем стойле развалился тяжелый Хронос, любитель кусаться и брыкаться, конь злой и норовистый; он приветствовал хозяина, слегка приподняв корень хвоста и презрительно выпустив воздух. Рядом стояла вороная Сорока, единственная кобыла в конюшне; за ней черный, как дьявол, Цыган, у которого была привычка скалить зубы, когда ему протягивали кусок хлеба; однако его можно было уговорить — тогда он переставал скалиться и принимал угощение вполне благовоспитанно… Напротив стоял Этанг, который вечно опускал голову, и потому ему надо было сильно затягивать сбрую; за ним — золотистый «тигр» Чеп, сивый Цинк (этот крепко спал, громко храпя), потом горбоносый Гинек, чей профиль забавным образом напоминал еврейского торговца с карикатур, за ним Князь, которого Недобыл купил годовалым жеребенком (Князь тогда очень любил пить мыльную воду из корыта бабки Пецольдовой), далее злобный вороной Крайц, у которого была привычка высовывать язык, чмокать и шлепать губами. Рядом пустовало стойло Кустода, отличного работяги, которого, однако, пришлось убрать, потому что у него была скверная привычка отрыгивать и он заражал ею всю конюшню. В следующем стойле был Лапка (он долго скучал по Кустоду и звал его жалобным ржаньем) и много других коней, — два длинных ряда великолепных животных, с необъятным крупом и мускулистой грудью, два длинных ряда хорошо знакомых Недобылу имен, которые столько раз фигурировали в его «боевых планах», два длинных ряда смирных, терпеливых колоссов, способных изливать в звуках только тоску, но молча переносивших физическую боль. Между ними прохаживалась полосатая кошка, такая крохотная рядом с этими гигантами, изящная, легонькая, — в своем роде тоже совершенство, но противоположное их тяжеловесной красоте: единственное из домашних животных, сохранившее свободу.

Недобыл выпростал ногу Графа, запутавшуюся в цепи, и, с облегчением вздохнув, присел на ящик с кормом. Его люди ушли, не послушались запрета, но конюшню они оставили в образцовом порядке, лошади блистают чистотой, навоз убран, в кормушках полно сена, на столбе у каждого стойла с военной аккуратностью повешена сбруя с начищенными медными бляхами, хомуты, недоуздки, постромки, подпруги и кнуты, пол из утоптанной глины чисто заметен.