Даже когда она раздевалась, двери спальни нельзя было запереть; в ногах кровати стояли только низенькие ширмы, и принцессе Елизавете позволялось их немного раздвинуть на то время, когда королева раздевалась за ними и укладывалась в постель.

Эти ежедневно возобновлявшиеся пытки и унижения, этот ежеминутный надзор были нестерпимее всего для тампльских узников, и гордое сердце Марии Антуанетты постоянно возмущалось такими жестокими притеснениями. Хотя она старалась быть терпеливой, подавлять в себе гнев и скорбь, но они вырывались у нее в потоках слез, в угрозах, которые были теперь совершенно бессильны.

Так прошел август и начался сентябрь, печальный, мрачный, безотрадный. Утром 3-го сентября к царственным пленникам явился Манюэль с известием, что Париж в сильном волнении и потому узники не должны сегодня гулять в саду и выходить из своих комнат.

— Как поживает моя приятельница, княгиня Ламбаль? — спросила Мария Антуанетта.

Манюэль смутился, даже покраснел и потупился, говоря, что сегодня поутру княгиню заключили в тюрьму Ла-Форс. Потом, чтобы замять этот разговор, вновь назначенный генерал-прокурор сообщил королевской чете известие, полученное несколько дней назад в Париже и приведшее город в сильнейшее смятение и ярость.

— Иностранные державы заключили между собою союз против Франции. Король Пруссии приближается с несметным войском и уже стоит под Шалоном, лицом к лицу с французской армией, тогда как император германский идет на Эльзас.

Значительность и важность этих новостей заставили Марию Антуанетту забыть смущение и замешательство, обнаруженные раньше Манюэлем. Она снова надеялась воспрянуть духом и верила в возможность спасения.

Что за беда, если под ее окнами раздавались яростные крики, если сбежавшаяся чернь ревела и вопила: «Голову австриячки! Подайте нам голову австриячки»! Мария Антуанетта так часто слышала эти возгласы, что сделалась равнодушной к ним. Ее не тревожило также и то, что на улицах, подобно глухим раскатам грома, раздавался грохот барабанов, то приближаясь, то замирая вдали, что там гремели трубы, трещал ружейный огонь, а из дальних частей города доносился громкий победный рев. Ей бьшо не до того! В ее ушах все еще отдавались слова Манюэля:

«Чужестранные государи вступили в союз против Франции. Прусский король стоит под Шалоном. Император германский идет на Эльзас».

— Сжалься над нами, Боже! Даруй победу нашим друзьям над нашими врагами! — молилась королева, — Избавь нас от здешнего мученья, чтобы хотя наши дети нашли счастье, навеки погребенное для нас под нашими воспоминаниями!»