«Французскому народу предлагают составить национальный конвент. Глава исполнительной власти упразднен».

Целый день продолжалось это мученье, целый день просидела королева в невыносимой духоте, с заснувшим ребенком на коленях, неподвижная, как мраморное изваяние, которое оживлялось лишь по временам, чтобы издать вздох или тихую жалобу. Стакан воды со смородинным соком послужил ей единственным подкреплением. Около пяти часов вечера, когда общее собрание все еще обсуждало низложение короля, последний спокойно обратился к стоявшему позади него камердинеру Гюэ:

— Мне хочется есть, пусть подадут чего-нибудь.

Гюэ ушел. Из ближнего ресторана тотчас принесли жареную курицу, фрукты и компот; все это было расставлено на маленьком столе, который и внесли в ложу «Логографа».

Лицо короля немного повеселело; он подсел к столу и с аппетитом скушал свой обед, не слыша подавленного рыдания, доносившегося из самого темного угла ложи. В этот угол забилась несчастная согбенная женщина, которая еще вчера была королевой Франции, а теперь краснела от стыда при виде короля, с таким удовольствием удовлетворявшего свой аппетит.

Слезы брызнули из ее глаз; чтобы осушить их, ей понадобился платок, так как ее собственный уже пропитался слезами и потом со лба спящего дофина. Но никто из ее верных слуг не мог дать ей платок, не обагренный кровью тех, которые были ранены или убиты, защищая свою королеву.

Только в два часа ночи окончилась пытка этого заседания, и королевскую семью отвели в кельи упраздненного монастыря фельянтинцев, расположенные над бюро национального собрания и наскоро приготовленные для ночлега несчастных узников.

Впереди них шли вооруженные люди со свечами, воткнутыми в дула их мушкетов, и светили королю и королеве по пути в их импровизированные спальни; густая толпа вооруженного народа окружила их, часто преграждая путь, так что потребовался энергичный приказ сопровождавших королевскую семью муниципальных чиновников, чтобы очистить дорогу. Народ отступил, но принялся горланить непристойные песни.

Эти страшные лица, эти угрожающие, насмешливые голоса испугали дофина, который, дрожа от страха, уцепился за мать.

Мария Антуанетта наклонилась и прошептала ему на ухо несколько слов. Лицо ребенка тотчас просияло, и он проворно и весело побежал вверх по лестнице. Однако мальчик остановился на верхней площадке, чтобы подождать сестру, которую вели под руки, ослабевшую и полусонную.

Радостно вбежал дофин в комнаты, где был приготовлен ночлег и даже подан ужин. Но внезапно его черты омрачились, и он с тревогой стал озираться по сторонам, а потом спросил: