Глава пятая

ПЕРО МОРСКОГО ОРЛА

Идет туча от Лимана,

А другая с поля.

I

Он спросил, можно ли воспользоваться собственным экипажем, или его поведут из Буюк-Дере пешком. Начальник конвоя, склонив набок голову, в красной, как созревший перец, феске, внимательно выслушал драгомана[102] и повернул к Булгакову оливковое лицо.

— Господин русский посол может не волноваться, — сказал он вежливо, — для него подан лучший верховой конь из конюшни великого визиря. Такова воля султана, да продлятся бесконечно годы жизни его.

— Конь так конь, — не стал возражать Яков Иванович.

В сопровождении секретаря, двух слуг, драгоманов, которых разрешили ему взять с собой в Эди-Куль, начальника конвоя и чауш-баша[103], наблюдавшего за выполнением приказов дивана, вышел через предусмотрительно открытые двери в затененный смоковницами дворик. Он почти весь был запружен янычарами. Двое из них держали за уздечку стройного арабца, который нетерпеливо переступал тонкими ногами, изгибая дугой короткогривую шею.

Блестящая сбруя, шелковая попона с золотым шитьем — такое могло привидеться разве лишь во сне.

Булгаков остановился. Окинул печальным взглядом уютный дворик посольской резиденции, где вечерами любил отдыхать в плетеном кресле под старой смоковницей, перелистывая любимые книги по истории Византии.

— Я хотел бы пользоваться в замке собственной библиотекой, — сказал Яков Иванович драгоману — волоокому юноше Исмету, с которым поддерживал давние дружеские отношения.

— Олсун, — хорошо, — кивнул начальник конвоя и подал знак янычарам, чтобы помогли послу сесть на коня.

Яков Иванович остановил их жестом руки. Поставив ногу в стремя, он легко вскочил в высокое, обтянутое зеленым бархатом седло. В свои сорок четыре года он не прекращал ежедневных верховых поездок за городом, где в последнее время постоянно встречал и французского посла графа Шуазеля-Гофье. Догадывался, что эти встречи с полномочным министром версальского двора отнюдь не случайны, хотя граф и изображал каждый раз на лице приятное удивление. Шуазель был бы никудышным дипломатом, если бы не хотел знаться теперь с русским послом. Союзница Франции Порта открыто готовилась к войне. Старый адмирал Гасан-паша, случайно уцелевший во время Чесменской битвы, не скрывал своего стремления «кровью неверных смыть позор» за то поражение. Его корабли уже останавливали купеческие суда в Черном море, и граф побаивался за ратификацию торгового договора, подписанного императрицей и королем. И хотя в беседе с Булгаковым заверял, что старый Гасан только хвастает, корчит из себя заядлого вояку, в диване, как стало известно, думали совсем иначе.