– Потерять обоих – это уж слишком.

– Как ты вообще все это выдержала?

– Не знаю. Я вернулась на фабрику, и это помогло. Каждый день все лучше получалось сосредоточиться на работе. Приходилось быть внимательной. Каждая блузка должна быть без изъяна, каждый шов ровным, каждый воротник прилажен одинаково, карманы не должны пузыриться, проймы, рукава, манжеты соответствовать выкройке лифа, и чтобы не морщил шов на спине, пуговицы и петли находились на своих местах, вся эта нудятина и спасла меня от тоски. Ничто не помогло бы лучше.

– Получается, что работа не просто средство к существованию.

– Работа может быть спасением. Я знаю, что меня она спасла.

Ники снова откинулся на подушку.

– Ни один сырный сэндвич со стейком в вашем Филли не сравнится с сэндвичами с говядиной от Перелли. И это мое последнее слово на эту тему, – сказала Мэйми.

– Ты с ума сошла.

Мэйми поцеловала его:

– Спокойной ночи.

Она свернулась клубком и сразу заснула. Ники никогда не видел, чтобы люди так мгновенно засыпали. Ну – кошки, да и собаки. Даже золотые рыбки, плавающие с открытыми глазами в аквариуме. Только кузен Джио мог так быстро отключиться, но тот никогда не спал спокойно.

Ники лежал на спине, обнимая Мэйми. Он поглядел на циферблат. Часы летели, как минуты, и все-таки тянулись бесконечно. Все, что произошло между ними этой ночью, произошло само по себе. Он не ощущал ни грана вины или усталости, и не нужно было идти на компромисс с совестью.

Когда Ники вручил Пичи помолвочное кольцо, она предложила ему себя с определенными оговорками (так она и выразилась), к которым ее жених должен был прислушаться. У Пичи был свой моральный кодекс, своя «азбука Морзе», как у миссис Муни. Его невеста изобрела список правил – что она может делать с Ники в физиологическом смысле, а чего она делать не может. Список этот оказался состряпан из предрассудков ее религиозного воспитания, страхов ее матери и каких-то романтических подсказок, полученных из журнала «Современный экран».

Пичи знала, как избавить Ники от сексуального напряжения, чтобы потом не упоминать этого на исповеди, но это не было похоже на романтические интерлюдии, которые Ники видел во сне или воображал наяву. Когда его бывшая невеста запускала руку ему в штаны, чтобы освободить жениха от страданий, у нее было такое выражение лица, будто она выуживала мелочь со дна сумки, чтобы заплатить за проезд. Она бывала сосредоточена, но мысли ее блуждали в другом месте. Они не делили наслаждение, а бездумно упражнялись в акте трения только для того, чтобы Ники получил то, что предлагала ее рука в перчатке. Саму Пичи это действие не оскорбляло, но и не возбуждало. Все происходило стремительно, уверенно и без отклонений от ограниченного набора ее навыков. Одежды она не снимала, разве что шляпку, и всегда действовала в перчатке.