Июнь был на исходе, а ни дождинки не пало на бедные поля Заказанья. Неспокойными были сообщения в газетах, и письма из деревень, и разговоры здесь, в городе. Неспокойным, туманно-красным был воздух. Пересох Булак, и над руслом его зыбился густой зловонный дух. Мелело по краям озеро Кабан, мальчишки тщетно ходили с удочками по илистому мелководью. Душны, томительны были ночи.

Из Училе заехал повидаться Кабир-мулла, который вместо умершего отца, дедушки Габдуллы, занимал теперь приход. Деревня, и прежде бедная, сейчас, по его словам, цепенела от страха перед будущим. Был  д я д я  на два года старше Габдуллы, приобрел, правда, некоторую степенность манер, но был все такой же подвижный, разговорчивый и унынию не предавался. Видом Габдуллы был поражен: худ, желт, и кашель какой-то нехороший.

— Слушай, братишка, дела у меня небольшие, бегу в лавку за гвоздями. Куплю гвоздей — и давай поехали. И новой избы моей не видал, и жену мою не знаешь. Поживешь с недельку, попьешь молока, а там держать не стану.

Габдулла согласился. Пока дядюшка ходил в лавку, он переоделся, купил у бакалейщика кой-каких гостинцев, а часу в четвертом пополудни уже выехали, надеясь засветло прибыть на место.

За городом открылись широкие поля, но желтые, печально приниженные. Ветер, гулявший вверху с каким-то сердитым задором, почти не касался низких стеблей, а коснувшись и небрежно взъерошив, тут же отлетал ввысь. И все время, пока ехали, стоял перед глазами красноватый туман зноя, и пусто было кругом, ни твари, ни человека. И тем жалостней показался вид одинокой телеги, которую водила за собой лошадка, щипая траву; и тут же ходила женщина и руками подбирала что-то с земли.

Кабир-мулла пояснил:

— С господского луга скосили траву, а баба собирает остатки. Так вот походит с утра до вечера и насбирает охапку-другую. Но что она будет делать зимой? Многие лишатся скота, а весной клочков своих не вспашут.

Абузаров же только нынче продал пятьдесят пудов пшеницы, которую копил на случай голода. И ради чего? Ради «борьбы» с каким-то ахуном. Экая смесь донкихотства с замашками современного хитреца! Сукин ты сын, гусар!..

Проезжая деревню крещеных татар, путники увидали толпу женщин, идущих к реке. Две несли чугунки, должно быть, не пустые, одна тащила стул, одна несла икону чудотворной, и у каждой в руке было по деревянной плошке. Кабир-мулла, ухмыльнувшись, остановил лошадь, спрыгнул с телеги и позвал Габдуллу: давай поглядим. Женщины меж тем стали у воды, расстелили плетеный коврик, встали на него ногами и повернулись лицом к солнцу. На стуле поодаль пристроили икону. Молитву читала высокая сухая старуха с худым продолговатым лицом.