— Просит всемилостивый бог, просят мать земли и отец земли, мать солнца и отец солнца, мать воды и отец воды, мать ветра и отец ветра… просим — низведи с неба потоки живительные, дабы вершкам была упитанность, корешкам устойчивость. Дай, великий, благо народу твоему!

Помолившись, женщины расстелили поверх ковра скатерть, сели вокруг нее, держа каждая свою плошку. Старуха черпачком накладывала из чугунков, должно быть, кашу или мамалыгу.

— Ишь, язычники… что выделывают, — проговорил Кабир-мулла насмешливо-добродушно. — Вот как молился наш народ лет этак девятьсот назад.

— А разве то не христианское моление?

— Ничего похожего.

— А икона?

— Так, чтобы православный бог не обиделся, — засмеялся Кабир-мулла. — Ну, дай им бог того, что просят. Поедем!

Версты две они проехали молча. Первым заговорил Кабир-мулла.

— И мне бы тоже надо устроить моление, — сказал он покаянным тоном. — Да все, понимаешь, некогда: то сено косил, то городьбу городил, а теперь вот крышу собрался красить.

— Смотри, прогонят люди такого священника, — посмеялся Габдулла. — А впрочем, не хочешь, так и не устраивай молений.

— Нельзя, народ просит, вот покрашу только крышу…

Приехали в сумерках. У ворот поджидала хозяйка, молодая, очень миловидная и бойкая, видать.

— С добрым прибытием! Дорогой гость — хозяевам в радость.

Как бы сами собой открылись ворота, и в тени двора промелькнула фигура еще одной женщины, которая метнулась в дом от нагоняющего крика хозяйки:

— Майсара, эй, Майсара, раздуй пошибче самовар!

— Вот какая у меня жена, — сказал Кабир-мулла насмешливо, но с гордостью. — По целым дням в доме будто колокольцы звенят.

Вечернее чаепитие было долгим, с разговорами и воспоминаниями. Прислуживающая в доме женщина устала носить угощения, ее отослали домой, и за дело взялась сама хозяйка: опять доливала воду в самовар и кипятила, заваривала свежий чай, пекла оладьи. Осовевший от еды Габдулла сонно улыбался и млел. Ему постелили в летнем домике во дворе. Едва голова коснулась подушки, он тут же заснул.

Встал рано, но дядюшку в избе не застал: за околицей, сказала хозяйка, городьбу чинит. Попив чаю, Габдулла отправился за деревню и вскоре увидел Кабира-муллу, да не сразу признал: в рубахе и в штанах из пестряди, в широкополой войлочной шляпе, с топором в руке.

— Беда, — пожаловался он, — выгон рядом. Коровы, будь они неладны, так и прут на мое поле.

— Почему не разбудил меня? — сказал Габдулла, прихватывая жердинку и держа ее, в то время как дядюшка крученым лыком подтягивал ее к колу.