— Сами вы ироды. Супротив самово емператора5 прёте, — возмущались служивые, падая в реку.

Казалось, кавалерийская атака захлебнулась. Но в этот момент другой эскадрон, который до этого вёл стрельбу с высокого берега, переправился выше по течению и с обнажёнными палашами врубился во фланг группе сопротивления. Ну как во фланг… Никакого построения у мужиков на берегу на самом деле не было. Ведь путиловскому отряду противостояли простолюдины — без воинской выучки и нормального командования. Конечно, многие были профессиональными ворами, которые умели и любили убивать. Но силы оказались неравны, и местные в страхе рассеялись. А вошедшие в боевой раж кавалеристы продолжали рубить противника, и палить в удаляющиеся крестьянские задницы.

Доскакавшие до первых домов драгуны получили в свои головы град камней, и в ответ принялись метать через изгороди гранаты. Вся округа наполнилась грохотом, над избами взвились тучи пыли — сначала серой, а потом — чёрной, когда загорелся всякий крестьянский хлам. Вороны в безысходном отчаянии метались по небу, на колокольне удалили в набат. Этот звон, как оказалось, стал последней каплей в чаше безумия, обуявшей людей Путилова. Именно тогда военные переступили грань, отделявшую рейд по наведению порядка от мародёрского набега.

Капитан никогда не видел своих бойцов в таком состоянии. Они и раньше брали неприятельские города и деревни, жгли и насиловали, но нигде не действовали с таким остервенением как в Преображенском. Драгуны, словно всадники Апокалипсиса, вламывались в крестьянские дворы, а потом стреляли и били штыками всё, что двигалось — от беременных женщин до молочных телят. Такую бессмысленную жестокость нельзя было объяснить только лишь хилым сопротивлением, которое обыватели оказали в начале штурма. Это была первобытная ярость, прорвавшая наружу под воздействием неких потусторонних сил. Однозначно — бесовских.

* * *

Путилов думал, что его бойцы лишились разума исключительно под влиянием этого треклятого места. В селе стоял храм, народ вроде как считался православным — не сектанты какие-нибудь, и не язычники. И вотчина раньше управлялась монастырской братией6 — святыми (во всяком случае формально) людьми. Но подьячие, приказчики и воеводы все годы существования Преображенского были завалены жалобами соседей на пичаевцев. Агрессия местных била через край, а село буквально притягивало воров и лихих людей со всей округи.

— Говорят, Преображенское — пристань всех банд Ценского леса7. — рассказывал капитану подполковник Реткин, снаряжавший военную экспедицию в дурное село. — Тамошние крестьяне воров укрывают, и сами — воры. Это место совершения всех непотребств, какие только можно вообразить.