В штабе нас начали обыскивать. Казалось бы, что искать, мы же на свободу выходим. Одним из шмонавших был начальник отряда СУСа, через которого я передавал сигареты Филу. Мы с ним были в хороших отношениях.

— Дим, а что шмонать-то? — спросил у него я (мы тёзки). — Уходим же домой.

— Порядок такой, — пожал плечами он. — Мало ли, что вы отсюда вывезите.

Проводившие обыск сотрудники, начали даже перелистывать кучу тетрадок с моими рукописями, которые я вывозил на свободу. Из одной выпал рисунок, нарисованный мне на память художником из первого отряда. На нём красовался тот самый скин, бьющий ботинком террориста, который на большой версии плаката был перерисован под ВДВшника на двадцать третье февраля.

— А это что за экстремизм? — спросил один из мусоров.

Чеченцы отвлеклись и посмотрели на листок.

— Начальник, отдай ему! — сказал Чех. — Где там экстремизм?

— Ты что не видишь? — сказал ему сотрудник. — Вот скинхед. Вот мусульманин. Он бьёт его ногой.

— Нет там экстремизма! — ответил Чех. — Видишь, террориста он бьёт ногой, а не мирного мусульманина.

Я был удивлён, что Чех так впрягся за этот рисунок, хотя помнил, что в наших небольших дискуссиях, он положительно отзывался о моей позиции.

Отшмонали у меня и тетрадь с политической рукописью.

— Ты понимаешь, что это статья?! — наедине сказал мне начальник СУСа, возглавлявший обыск.

— Да ладно тебе, нет там ничего такого, отдай, — ответил я.

— Да не могу я! — с досадой ответил он. — Другие же видели. Сдадут меня.

— И куда она пойдет? — спросил я.

— Да себе оставлю. Дома почитаю, — мы вернулись к остальным.

Освобождавшись, я сделал свой последний вклад по уничтожению сложившегося порядка в колонии, касаемо моей секции — не оставил наследника. Официально председателем СД становился мой секретарь, но я его не обучил вообще ничему. Журналы ему давал редко, на обходы не брал, суть работы не разъяснял целенаправленно. Да и умом он особо не блистал. Мне хотелось, чтобы как минимум в этой сфере возникли проблемы. Хотя я сделал и так не мало путём переговоров с администрацией.

После обыска мы прошли в штаб, где нам выдали волчьи билеты и деньги на освобождение в кассе. Дали пособие по безработице — 720 рублей и сумму билета на поезд до Москвы. Хорошо хоть меня встречали. А у кого ни двора, ни кола? Живи, как хочешь, на эти копейки? Даже комнату не снять. Вот так некоторые и попадают снова в тюрьму. От безысходности.

Открылись ворота, и мы вышли. У выхода стояла женщина и паренёк, видимо, жена и сын Умара, а чуть дальше мой отец, которого я не видел с той поры, как сидел в Москве. Я был поражён, обнаружив, что он поседел за это время. Не зря говорят, что родители отбывают свой срок вместе с детьми. Мы обнялись, обменялись парой слов и пошли к машине. Хотя в зоне я и так видел солнце и небо, но тут, за забором, всё казалось совершенно другим. Я чувствовал себя счастливым.