Господарь говорил правду. Он устал. Молдавия была открыта всем ветрам, и все ветры несли ледяные тучи погибели.

Молчальник осоловело хлопал глазами.

— Бог да рассудит нас, — сказал Господарь, поднимаясь.

Монах тоже встал, перекрестил. Лупу склонил голову перед крестным знамением и заглянул монаху в глаза: он искал в них жалости к себе. Да только молчальник не пожалел, отгородился от забот господаря глухой стеной неприятия.

«Да он ведь тоже валах», — вспомнил Лупу.

Лупу знал, что его вот уже часа два ждет приехавший с какими-то вестями логофет Стефан Георгий, или, как его звали местные, Георгица. Лупу жаловал Георгия за холодную, но точную исполнительность и за ум. Логофету доставало ума ни под каким видом не выставлять своих талантов и своей здравой разумности, однако, исполняя приказ, он наполнял его глубиною, находя множество оттенков, и все эти оттенки выявляли и украшали мудрость первого человека княжества — господаря.

Логофет ожидал Василия Лупу в трапезной.

— Послы гетмана Калиновского привезли портрет его милости, — сообщил Георгица.

— Гетман изъявил желание стать моим зятем? Он, видимо, надеется унаследовать мой трон, хотя годами старше меня.

— Послы Хмельницкого в Истамбуле, — напомнил логофет.

Хмельницкий добивался у султана разрешения на брак Тимоша с Роксандой.

— Казак обещает султану Каменец, — сказал Лупу, давая понять, что он не забыл о Хмельницком. Господарь чувствовал себя мышонком, которому прищемили в мышеловке кончик хвоста.

Петр Потоцкий, потеряв отца-гетмана, потерял свою привлекательность. Дмитрий Вишневецкий, наоборот, после смерти дяди становился желанным зятем, ибо, войдя в права, сам теперь был опекуном Михаила, малолетнего сына Иеремии и, стало быть, хозяином земель и городов и славы рода. Однако Вишневецкий вдруг исчез и не подавал о себе вестей.

Мысль о том, что рукою дочери завладеет казак, вызывала у господаря сердцебиение, апатию и безнадежность.

Роксанда была единственной его реальной силой, и он, старый торгаш, боялся продешевить.

— Назавтра пригласите послов Калиновского для торжественного приема в моем дворце, — сказал Лупу. — Нужно составить письмо, в котором, ничего не обещая, но и не убивая надежды, следует просить у гетмана помощи против посягательств Хмельницкого…

Логофет тотчас собрался ехать в Яссы, но Лупу, по своему обыкновению, удержал его, хотя разговор был исчерпан.

— Мне кажется, пора напомнить о себе в Истамбуле, — Лупу доверительно потянулся к уху логофета, — и в Москве.

В Москву был отправлен очередной посланец: господарь просил московского царя принять Молдавию под свою руку. В Истамбул Василий Лупу поехал сам.