«Да, по здравому размышлению, — подумал шах, — они бы и не проглотили то, что пытались откусить. У них не было сил».

Шах, прогнав слуг, беззвучно шагал в мягкой обуви по дорожке сада. Он был один и хотел до конца обдумать дела на востоке державы. Да, у него не было ныне пут на руках, и он был волен поступать как захочет, однако шах сознавал, что степь — грозный противник.

«Кыпчаки, — размышлял шах, — ходили в степь, как конокрады, а я соберу войско в сто, двести тысяч».

Он прикинул, сколько потребуется времени, чтобы собрать и вооружить такое войско. И тут ему пришла в голову, как он полагал, счастливая мысль: поставить во главе его сына Джелал ад-Дина. Мать Теркен-Хатун всячески отводила от государственных дел Джелал ад-Дина, боясь решительности и властной самостоятельности наследника престола. Больше того — она знала о преданности сына отцу и опасалась, что ежели Джелал ад-Дин окрепнет, то станет мощной опорой вздорному, трудноуправляемому, но всё же безвольному Ала ад-Дину Мухаммеду, которым она вертела, как ей хотелось.

Шах сел на причудливую каменную скамью и задумался.

Вокруг стояла тишина. Это был отдалённый участок сада, и сюда не доносились ни шумы улиц, ни голоса дворца. Один на один со своими мыслями, шах признался себе, что как ни стучал он каблуками, но всегда уступал Теркен-Хатун. С горечью он вспоминал отданного в руки царице всех женщин везира Хереви и подумал, как бы сейчас был нужен везир с его мудрыми советами. Воспоминание это обдало шаха волной гнева, он вскочил со скамьи, сделал несколько шагов, но, успокоившись, вернулся на прежнее место и сел.

«Да, — решил он, — Теркен-Хатун делала всё, чтобы выбить из-под меня твёрдую почву».

И эта категоричная мысль о действиях царицы всех женщин вновь вернула шаха к раздумью о сыне Джелал ад-Дине по той логике, что всё отрицаемое матерью для него благо.

«Да, сын смел и решителен, — размышлял Ала ад-Дин, — молод и силён, и я не найду лучшего военачальника, который бы возглавил войско».

Вот так Теркен-Хатун, сама не желая, дала совет ненавистному сыну. И совет лукавый. Да будь Теркен-Хатун мёртвой, она бы и в таком случае дала Ала ад-Дину совет, который обязательно вёл бы его только к гибели.

Окончательно решив, кого он поставит во главе войска, которое бросит против кара-киданей, Ала ад-Дин откинулся на спинку скамьи, как человек, проделавший большую и важную работу, расслабился, покойно оглядывая сад.

Неожиданно чуть поодаль, на дорожке, у огораживающих её камней, он увидел мышь. Серая, с живыми бусинками глаз, она была не больше воробья, и шах нисколько не испугался этого зверька. Он смотрел на неё даже с интересом и понял, что мышь хочет схватить и, наверное, уволочь к себе в нору лежащий на дорожке яркий персик, вероятно только что упавший с ветки. Персик, истекающий соком, так и манил зверька, так и притягивал к себе, но слабая мышка, опасаясь, никак не решалась приблизиться к нему. Она суетливо оглядывалась, тревожно вздрагивала, но чувствовалось — соблазн был слишком велик и она отчается и выйдет на дорожку. Шах не отводил от зверька глаз. И вот мышь бросилась к персику. В то же мгновение серой тенью к камню, откуда выскочила мышка, метнулась тонкая, как лезвие ножа, ласка. Так и не добежав до персика, мышь отчаянно пискнула, шмыгнула назад к своей норке и угодила в хищные лапы. Острые зубы ласки сомкнулись на её слабой шее. Всё произошло за долю секунды, но шах успел разглядеть, что быстрая, как молния, ласка не погналась за мышкой к персику, но кинулась ей наперерез и та, в страхе развернувшись, поспешила назад к спасительной норке, где её поджидала смерть. Шах был поражён разумностью действий маленькой ласки. У него округлились глаза.