В голосе его послышалось раздражение.

Елюй Си ответил с той же смелостью, как и начал разговор:

— Нет, великий хан, я не шаман, но я хочу сообщить тебе то, что не должны знать другие.

Темучин приподнялся на подушках, вгляделся в странного старика. Увидел, что тот слаб, очень слаб, и подумал так: «У этого человека короткий путь до Высокого неба, а перед его ликом пустое не говорят». Откинулся на подушки, повернул лицо к Джелме и нойонам у очага.

Те встали и вышли.

— Благодарю тебя, великий хан, — сказал старик и вновь лёг на войлоки.

Когда он приподнялся и взглянул в лицо Темучина, глаза его были строги.

Елюй Си всю жизнь прожил, предавая одних, и других, и третьих. Он был посредником в сделках, где разменной монетой были люди. Он знал, что такое смерть, и сам не раз и не два торопил её для тех, на кого ему указывали. Да и здесь, в степи, за ним тянулся чёрный след. Достаточно было вспомнить об одном: вьюга, юрта нойона, выехавшего на охоту, и его, Елюя Си рука, опускающая в чашку с архи золотую горошину. Он не знал, да и не мог знать, что судьба заставит его молить о защите сына нойона, приютившего его в заснеженной степи, в чашу которого он опустил золотую горошину. Но об этом Елюй Си сейчас не думал. Чувствуя приближающийся конец, он до мучительной боли в стонущей душе захотел рассчитаться за все пережитые им страхи, за панический ужас, под гнетом которого он жил долгие и долгие годы. Елюй Си разжал ладонь, в которой удерживал пайцзу, плюнул на неё и швырнул золотой знак к ногам Темучина.

— За это, — сказал он, — я заплатил жизнью. Но это моя боль. А тебя, великий хан, — старик, казалось, внезапно обрёл силу, — хочу предупредить. За улусом найманов лежат земли китайских императоров, и там уже готовы к большой войне со степью.

Глаза Темучина насторожились.

Когда старика под руки вывели из юрты, к Темучину с улыбкой, которая никогда не сходила с его лица, вошёл Джелме.

Темучин сидел у очага и смотрел в огонь.

— Ну, что сказал этот оборванец? — спросил всё с той же улыбкой Джелме.

Но Темучин не ответил. Лицо его было сосредоточенно.

Джелме прошёл к очагу и сел. Он знал: в те минуты, когда Темучин задумывается, беспокоить его не следует. И Джелме больше не заговаривал о странном старике. Хотя ему и хотелось сказать, что, как только того вывели из юрты, он совсем ослабел и, наверное, сейчас уже парит в Высоком небе.

4

4

На земле найманов впервые и было произнесено — Чингисхан.

Об этом заговорили как-то разом, в один день и всё. Нойоны племени тайчиутов, племён меркитов, кереитов, найманов. Кто-то сказал, что будто бы об этом первым заговорил на большом тое нойон тайчиутов Сача-беки. Той был славным, на него приехали нойоны из самых дальних земель, и возжены были костры, каких не разводят и на больших празднествах, но только лишь тогда, когда собирают гостей со всей степи. Баурчи хана был необыкновенно щедр, и на рожнах у костров, на вертелах красовались поджаренными боками туши бычков и баранов. Каждый мог подойти и срезать своим ножом с туши лучший кусок. Самый поджаристый и сочный. И вот тогда-то, говорили, в кругу пирующих нойонов Сача-беки сказал, что пришло время избрать великого хана, который бы с необыкновенной силой объял всю степь, соединив её племена в один народ. Хана-океан, чингис-хана, чтобы он, взяв под свою руку тайчиутов и меркитов, кереитов и найманов, хоритуматов и чонос, защитил и оборонил их своим войском. Слова Сача-беки будто бы встретили на тое криками радости. Но это, наверное, всё же было не совсем так.