Без церемоний, так что ветхого слугу даже качнуло в сторону, ночной гость ботфортой подвинул золочёный невесомый стульчик и, не снимая плаща тяжёлого, а только закинув за плечо длинный шерстяной офицерский шарф, сел к столу. Не выбирая, взял кусок мяса, впился в него жадно. Кости захрустели на зубах. Видно было, не засиживался он на пути в придорожных харчевнях и наголодался люто.

Вышел Веселовский в шубе дорожной, в шапке меховой. Лицо кислое. Нелегко ему было подниматься из пуховиков и перин жарких и трястись в чёрт-те какой карете по неведомым дорогам.

«А попробуй не поднимись! — подумал. — И куда торопит, толкает в спину, кнутом гонит царь, в немецкий кафтан обряженный?.. Лучше молчать о том».

Резидент взглянул на гонца, сидящего за столом: «Видишь, какие у него хваты под рукой. С такими не забалуешь».

Ночной гость встал. Вытер рукавом мундира измазанный жиром рот. Веселовский прищурил глаз на поднос. Блюда были как подметённые. Штоф пуст.

— Кхе-кхе, — кашлянул резидент.

Гонец, не оглядываясь, пошёл из дома первым. Звенел шпорами. У кареты остановился всё же и почтительно распахнул дверцу перед дипломатом царским. Веселовский с сомнением сунулся в ненадёжный возок. В карете пахло кожей и дёгтем.

— Трогай! — крикнул гонец кучеру, словно каркнул, и захлопнул дверцу. Сел тяжело, как чугунный. Притиснул дипломата. Карета покатила по неровному булыжнику.

Дворня на широких ступеньках подъезда стояла, низко склонив головы. Веселовский с досады отвернулся. Не захотел смотреть: «Чуть ли не среди ночи из дома выбили. Обидно».

Кони свернули за угол. За оконцем махоньким слюдяным встала громада собора Святого Стефана — слава Вены. Сооружение старое, тёмное от времени, величественное. Невольно голову склонишь и перед богом и перед людьми, поднявшими сей прекрасный храм.

Собор миновали, и колёса громче застучали по мостовой, распугивая редких в ранний час прохожих.

Вена просыпалась поздно. К чему торопиться в богом спасаемой Германской империи? Пусть поляки торопятся, русские. А здесь всё устоялось, всё освящено обычаями ещё римскими.

Веселовский, запахнув поплотнее шубу, устроился удобнее, готовясь к дальней дороге. Воровства за собой он не знал и ехал к царю без боязни. Умом своим, наторевшим на дипломатических ристалищах, искал причины столь срочного вызова в делах межгосударственных. Хитрая лиса был дипломат царский в Вене. Знал много.

Гонец перекатил в его сторону глаза. Но Веселовскому было не до него. Из куньего тёмного воротника — широкого, богатого, такого, что иной бы из него шубу сшил, — лишь нос торчал.